Анхесенамон не хотела уходить. Нофрет пришлось собрать шатер, погрузить на осла, привезшего их из Египта, сложить и остальные вещи. Анхесенамон сидела недвижимо, словно каменная.
— Я останусь здесь, — сказала она царственным голосом, от которого можно было прийти в отчаяние.
— Нет, госпожа, — возразил Иоханан, появившийся неизвестно откуда. — Ты не останешься. — Прежде, чем женщины успели что-нибудь сообразить, он сгреб Анхесенамон, посадил на осла и хлестнул его по крупу так, что тот сразу пустился рысью. Анхесенамон оставалось только уцепиться за его шею, чтобы не упасть.
Осел замедлил бег, догнав толпу своих собратьев. Нофрет с руганью бросилась было вдогонку, но Иоханан схватил ее за руку и удержал.
— Оставь ее. Ничего с ней не случится. Все племя присмотрит за ней.
— Но она моя…
Иоханан прервал ее:
— Уже нет. Пойдем со мной. Я не видел тебя целую вечность.
— Ты видел меня вчера вечером, — нетерпеливо сказала Нофрет. — И ел хлеб, который я сама испекла.
— Хороший был хлеб. Вечером испечешь еще?
— Если будет где — обязательно.
Он сплел ее пальцы со своими, замедлил шаг, идя вместе с ней в последних рядах. Нофрет взволнованным взглядом искала Анхесенамон и нашла среди людей, едущих на ослах. Ошибиться было невозможно — так прямо она сидела, переполняемая злостью.
— Она все делает со злости, — заметил Иоханан. — И все ее мысли отравлены злостью. Совершенно испорченное дитя. Будь я ее отцом, я надавал бы ей по заду.
— Нельзя надавать по заду царице Египта, — внушительно сказала Нофрет, но сердце предательски соглашалось с Иохананом. — Ее пожалеть нужно. Все, чем она была, все, что у нее отняли…
— …было помешательством с горя и верной смертью. — Иоханан хмуро посмотрел на фигуру, садящую на осле. — В ту ночь, когда мы ее забрали, она собиралась не куда-нибудь, а в реку. Мы дали ей жизнь. И свободу гневаться.
— Может быть, ей нужно было позволить умереть.
Иоханан остановился. Нофрет, шедшая с ним за руку, тоже остановилась.
— Возможно, — сказал он, — но я так не думаю. Бог рассчитывает, что она сделает кое-что еще, кроме как сидеть в шатре, дуться на всех и оплакивать утраченный трон. Чем раньше она это поймет, тем лучше будет нам всем.
— Я хотела бы… — начала Нофрет, но замолчала. Она все еще была служанкой своей госпожи и о некоторых вещах не могла сказать даже Иоханану.
Но он все сказал за нее:
— Мы все хотели бы, чтобы она поняла. Жалость здесь бесполезна; сочувствие не нужно женщине, пренебрегающей им. Может быть, все-таки, по заду?..
— Нет! — Нофрет попыталась вырваться, но он был слишком силен. — Не говори так. Что бы ты о ней ни думал, она все еще царица и богиня и не может быть никем другим.
— Не хочет, — поправил ее он. — Но ей все же придется. Даже если это убьет ее.
— Думаешь, убьет?
— Может быть, и нет, хотя иногда я надеюсь, что да. Она никогда не была особенно приятным человеком.
— И никогда не умела им быть. — Нофрет обнаружила, что он послушно замедлил шаг, идя вровень с ней. Позади них был теперь только отряд молодых людей с луками и копьями для защиты от хищников, четвероногих и двуногих. У Иоханана за плечами тоже висел лук и колчан со стрелами.
Нофрет чувствовала себя в безопасности, но была очень расстроена. Тоска и печаль овладели ею.
— Царевен не любят. Им поклоняются. Откуда ей знать, как себя вести, чтобы понравиться людям?
— Некоторые люди знают это от природы. — Иоханан шел теперь вровень с нею и чуть позади. Так они уже прошли через пустыню, подстраиваясь под шаг друг друга, чувствуя покой от присутствия другого — даже сейчас, когда были почти на грани ссоры.
— Я устала, — призналась Нофрет, пройдя несколько десятков шагов. — И была бы рада избавиться от обязанности служить моей царственной госпоже.
— А ты обязана?
— Я дала слово.
— Когда? Когда тебя принесли ей в дар? Она теперь не царица. Ты больше не ее рабыня.
— Только в сердце. Я не могу оставить ее.
— Придется. Если ей суждено перерасти саму себя, ее нужно предоставить самой себе. Ты не должна ее нянчить. Если она хочет есть, пусть заработает свой хлеб и сама испечет его. Если она хочет спать в шатре, пусть поставит его. Если она хочет, чтобы ее одежда была чистой, пускай выстирает. Она может делать все, что делает любая женщина из любого народа.