— Пи-Рамзес, — сказала Нофрет. — Город Рамзеса. Стало быть, вы все принадлежите ему.
— Он так считает.
— И вы надеетесь, что царь действительно освободит вас всех только потому, что вы об этом просите?
— Ему лучше уступить нам.
Нофрет взглянула на него так, будто видела впервые.
— Даже ты веришь в это? Две дюжины мальчишек, горстка старейшин, пара жрецов, знающих трюк, который каждый жрец в Египте умеет делать чуть ли не с колыбели — и вы думаете, что можете пошатнуть силу Египта?
— Такой фокус, — ответил Иоханан, слегка скривив губы, — был проделан только для того, чтобы показать, что наши жрецы — тоже жрецы, а не погонщики мулов. Это было только началом.
— Это может стать и концом, — заметила Нофрет, — после того, что Моше наговорил царю.
— Не думаю. Царь, наверное, изумлен не меньше тебя. Теперь, когда его гнев улегся, он, возможно, даже доволен. Ему любопытно узнать, что мы еще можем сделать.
— И что же, последуют новые фокусы? Рука прокаженного, которой жрецы Сета и Собека пугают легковерных? Или превращение воды в вино, либо в кровь, если вы особо много о себе мните? Вы не умеете сделать ничего такого, что убедит царя освободить такое множество полезных для него рабов.
— Ты так думаешь? — Иоханан поднялся. — Что ж, я готов заключить с тобой пари.
— Не знала, что ты игрок.
— Конечно, игрок. Я дважды приходил в Египет. Я женился на тебе.
— Ну хорошо, пусть будет пари. Если выиграю я, мы все умрем здесь. Если выиграешь ты…
— Если выиграю я, мы уйдем свободными. И, как бы то ни было, сделаем это вместе.
— Если только ты отправишь Иегошуа обратно в Синай.
Теплота, возникшая было между ними, снова исчезла.
— Уже слишком поздно, — ответил Иоханан и ушел, оставив ее сидеть и гневно смотреть на то место, где только что стоял.
На другой день после приема у царя явился посланец, заявив, что желает говорить со жрецами из Синая. Он тоже был жрецом, из числа жрецов Амона, тот самый молодой человек, который в ответ на фокус с посохом показал свой. Имя у него было очень длинное, и он разрешил называть себя Рамосом — почти так же, как царя. Послание, которое он принес, исходило прямо из Великого Дома.
— Мой повелитель Гор размышлял над просьбой ваших людей, — сказал Рамос своим красивым голосом, — и решил, что стоит удовлетворить ее. Он сожалеет, что ему придется лишиться работников — столь умелых, столь многочисленных и столь необходимых на строительстве его города. Однако, если вы действительно желаете, чтобы ваш народ был свободен, вам всего лишь придется заплатить за каждого раба столько, сколько он стоит на рынке в Мемфисе, чтобы можно было купить новых работников вместо тех, кого придется отпустить.
Рамос замолчал, пока они распутывали его витиеватую речь и те, кто знал египетский, переводили остальным. Иоханан передал ее с возможной краткостью, словно выплюнув слова:
— Он говорит, что мы можем освободить своих людей, выкупив их.
Некоторые старейшины обрадовались, услышав это.
— Так просто? Всего лишь выкуп, и они наши?
— Именно так, — сказал жрец Рамос, обнаружив свое знание языка апиру. Говорил он, однако, по-египетски, не решаясь пользоваться языком пустыни.
— Вы заплатите за каждого мужчину, женщину, ребенка по ценам рынка в Мемфисе.
Все замолкли. Некоторые считали на пальцах. Нофрет видела, как истина постепенно доходила до них, и истина неприятная.
— Это же царское состояние в золоте!
— Но вы ведь понимаете, — сказал жрец, — что рабы и есть царское состояние. Разве он может лишиться их?
— Эта люди принадлежат нашему богу, — произнесла Мириам. Моше все еще сидел запершись во внутренних комнатах, но она вышла к жрецу, закутанная в покрывало. Ее голос звучал невероятно холодно. Почти нечеловечески холодно.
Жрец не смутился.
— Значит, ваш бог отдал их в руки нашего царя. Он будет продавать их, поскольку имеет на это право. Но он не может отдать их просто так.
— Наш бог одолжил их вашему царю для своих целей, своей славы и славы своего народа. Ваш царь тоже всего лишь инструмент в руках Господа. Смотри, жрец, как наш бог ожесточил свое сердце против нас, чтобы закалить свой народ, как железо в горниле.
— Наш царь и бог, — сказал жрец Амона, — не склонится перед волей простого духа пустыни.