— Господь поступит так, как захочет, — сказал Моше. Некоторое время он молился вместе с Агароном, но потом вышел, чтобы поговорить с Эфраимом. Никто из апиру не спросил его, что и как он сделал на реке, да им и не нужно было спрашивать — они свято верили в могущество бога, говорившего устами своего пророка.
Нофрет не знала что и думать. Она была упряма и не менее непреклонна, чем сам царь. На месте Рамзеса она бы тоже не уступила горстке бандитов из пустыни.
Люди царя разошлись по Двум Царствам, успокаивая народ, вознося молитвы, чтобы умилостивить своих богов. О боге апиру не говорилось ни слова.
Моше оставался невозмутимым.
— Господь только начал, — говорил он.
Семь дней вода в реке была красной и ни для чего не пригодной. Люди берегли остатки чистой воды как зеницу ока. На базарах и полях случались драки. Скот разбежался в поисках воды, поскольку из реки пить было невозможно.
В реке вымерла вся рыба, и речные птицы, питавшиеся ею, тоже умерли. Только крокодилы были сыты и довольны. Они ели дохлую рыбу и птиц, пили воду из реки, и ничего плохого с ними не делалось.
На рассвете седьмого дня вдоль реки снова пронесся вопль. Сквозь сон Нофрет подумала, что ей снятся шум деревьев под ветром или отголоски далекой битвы, но, просыпаясь, все яснее слышала крики.
Она соскочила с кровати. Соседняя кровать Мириам была пуста, всех остальных тоже не было. Нофрет нашла их на крыше гостевого дома, сзади примыкавшего к дворцовой стене. Отсюда были видны река и толпы народа на берегу. Некоторые с криками плескались в воде, не обращая внимания на гниющую рыбу и крокодилов.
Мутная река разлилась широко, и цвета крови в ней уже не было. Нофрет подумала, что река, наверное, очистилась везде, от Нубии до Дельты, кровавая вода исчезла из всех колодцев, цистерн и с полей, пропахших дохлой рыбой.
Люди плясали, пели, славили богов. Никто не смотрел в сторону дворца, на чужеземцев на его стене. Нофрет была рада этому. Лучше, когда тебя не замечают, чем когда винят за свои страдания.
— Это еще не все, — сказал Моше.
Река очистилась, но дохлой рыбы в ней было так много, что даже крокодилы не могли пожрать ее всю. Земледельцы справлялись с ней лучше: дохлая рыба — прекрасное удобрение. Только вонь стояла неописуемая.
Вслед за вонью незаметно появилось кое-что еще. Оно барахталось в бассейнах, кишело в реке, с кваканьем выпрыгивало из переполненных водоемов на землю: повсюду, где недавно бежала кроваво-красная вода, — в колодцах, цистернах, на полях и в каналах, развелось множество лягушек.
Лягушки были самыми разнообразными: одни не больше ноготка на женском мизинце, другие громадные, квакающие басом, которые не уместились бы на самом большом блюде на царском пиру.
Их породила вода. Возникнув из крови и зловонной смерти, они заполонили все дома в Египте.
Все, кроме дома, где жили апиру. Лягушки были даже в царском дворце; лезли в кувшины с водой для питья, скакали по постелям. Слуга, белый как полотно, с трясущимися руками, привел Моше к царю, а за ним шли еще несколько человек, осторожно ставя ноги, чтобы не наступить на скользкие тельца.
Лягушки, казалось, избегали ног апиру, но вполне охотно приносили себя в жертву под сандалиями египтян. Когда те наступали на них, лягушки пронзительно и гадко орали.
Нофрет стало жаль слугу. Пусть он египтянин и служит царю, который не желает исполнить просьбу апиру, что он не причинил им никакого зла.
Однако бог апиру, похоже, не знал жалости. Нофрет шла за его пророком, погруженная в свои мысли, раздумывая, как бы самой договориться с богами, знакомыми ей.
Царь находился в личной комнате для приемов. С ним были лишь несколько слуг, дочери и два стражника.
В прежние времена, когда Нофрет бывала здесь, комната служила для проведения досуга. На стенах еще сохранилось изображение охоты: юный стройный царь на колеснице, поражающий льва, к радости своей царицы. Нофрет заметила, как Мириам, взглянув раз, поспешила отвести глаза. Воспоминания ее были печальны.
Царь, восседавший на высоком резном кресле, не имел ничего общего с тем царем, которого вспоминала Мириам. Он был одет по-домашнему просто и почти без украшений. На нем была синяя корона, по форме напоминавшая шлем, что свидетельствовало о его воинственности или о том, что он хочет чувствовать себя посвободнее, когда от него не требуется исполнения государственных обязанностей.