Но в этом не было ничего пугающего, никакого ощущения, что она в ловушке. Скорее, в безопасности. Защищена, как будто стеной.
Леа с улыбкой глядела и на влюбленных, и на Нофрет.
— И у тебя должно быть это. И будет, если Бог даст. Царь поступает так, как поступает, потому что не видит другого пути. Мы не цари, и никогда не желали ими быть… Но мы-то счастливы.
— Ты хочешь дать мне урок? Я должна выучить его наизусть, как жрица? — Нофрет пыталась говорить насмешливо, но это было не так-то просто. Леа казалась неуязвимой — старая женщина из пустыни, и в то же время могущественная и всезнающая.
— Каждая женщина жрица, — ответила она. — Каждая девушка, каждая невеста, каждая мать. Даже бабушка, которая должна хранить домашний очаг, но не знает, как.
— Она должна уметь видеть, — вмешался Иоханан.
— В этом и состоит тайна женщин, но я ее знаю.
— Слишком много ты знаешь, — пробормотала Нофрет.
Леа засмеялась, неожиданно звонко.
— Вот именно. Мальчишки все такие. Мужчины предпочитают быть в достаточной мере невеждами. — Она взяла Нофрет за руку. — Пошли, дитя мое. Пора танцевать в честь невесты.
И они танцевали: все женщины — от самых маленьких девочек, еще цеплявшихся за материнские подолы, до молодух на сносях и старушек, уже давно забывших, как рожают детей. Все они танцевали вокруг жениха и невесты.
Этот танец связывал их. Может быть, мужчины думали, что людей соединяют слова благословения, произносимые жрецом, жертвоприношение ягненка на алтаре, обращенном к восходящему солнцу. Но женщины знали лучше — даже чужестранка Нофрет, рабыня царевны. Слова — это только слова. А танец связывал душу с душой и жизнь с жизнью.
Женщины, способные рожать, которые носили или кормили младенцев, давали им свою силу. Те, которые еще не рожали или уже не будут рожать, предлагали то, чем они были или чем собирались стать. Слов не было. Слова разрушили бы чары. Танец сопровождался ударами барабанов, стуком сердец и шорохом шагов по земной груди.
Совершалось таинство во имя Бога — первый настоящий ритуал, который Нофрет здесь видела, но не египетский. Это была магия пустыни, земли, крови и живого тела.
Но пора было возвращаться во дворец. Не из страха наказания. Это был долг, то, что Леа называла необходимостью: Бог звал Нофрет туда, куда она должна была идти. По дороге в селение она удалялась от заката, а теперь — от восхода. Свой узелок девушка несла на голове, ноги шагали легко, несмотря на усталость, выводя рисунок танца в дорожной пыли. Магия еще не оставила ее, а, может быть, так только чудилось. Магия внесла ее в город, через дворцовые ворота, прямо к ее госпоже.
Царевна едва взглянула на нее, и сама была как тень.
— У Меритатон начались роды. Рано — не то слово, слишком рано. Молись всем богам, каких знаешь. Молись, чтобы она не умерла.
9
Когда царица Нефертити рожала последнюю из шести царских дочерей, Нофрет еще не было в Ахетатоне. Она не знала, происходило ли все так же, как сейчас — обитатели дворца вроде бы занимались своими делами, но с рассеянным видом, постоянно прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты: оттуда время от времени слышались женские крики, но не детские.
Предполагалось, что Нофрет ничего не замечает, или по крайней мере делает вид, что не замечает. Она прислуживала своей царевне. Царевна должна была присутствовать на церемониях в храме, исполнять свои придворные обязанности, учиться танцам, пению, чтению и священным письменам, но ее голова была занята совсем другим. Когда, разбирая отрывок из истории о пришпоренном царевиче, Анхесенпаатон сочинила полную ерунду, сказав, что он родил крокодила, вместо того, чтобы сказать, что крокодил ему угрожал, писец, ее наставник, отослал девочку заниматься чем-нибудь менее утомительным для ума.
Царевна приказала приготовить колесницу и велела Нофрет занять там место. Раньше такого не бывало, но, насколько знала Нофрет, ей и не запрещали. Анхесенпаатон вела себя так, словно была уверена, что никто ее не остановит.
И Нофрет устроилась позади своей госпожи, а царевна взяла вожжи, собираясь выехать из конюшни, но вдруг перед лошадьми появилась высокая фигура. Доверчивые кони опустили головы, ожидая найти в руках человека кусочки медовых сладостей. Мужчина рассеянно погладил их морды, не отрывая взгляда от царевны.
— Госпожа, ты собираешься ехать в одиночку? — поинтересовался он. Голос у него был по-солдатски груб, но с оттенком придворной обходительности.
Царевна вздернула подбородок.