Нофрет изо всех сил старалась держаться скромнее, исполнять свои обязанности и не привлекать внимания царицы-матери. Она полагала, что это ей удастся, пока однажды утром, вернувшись после беготни по городу вместе с Иохананом, не нашла свою госпожу торопливо натягивающей платье с помощью одной из нянек младших царевен.
— Ты, — сказала Анхесенпаатон, как только Нофрет перешагнула порог, — пойдешь со мной.
У Нофрет даже не было времени привести себя в подобающий вид. Потная, в пыли, с обрывком шали, подобранным на базаре, девушка поспешила за царевной. По дороге она свернула шаль и повязала на голову. Несомненно, это выглядело слишком лихо и по-чужеземному, но ее госпожа ничего не сказала.
Тийа устроила прием в доме цариц, в зале, где царица предпочитала решать хозяйственные вопросы. Она сидела, маленькая и прямая, на золоченом кресле Нефертити с ножками в виде стволов папируса и резной спинкой, выложенной слоновой костью. Нефертити не нуждалась в подставке под ноги, хотя у нее она и была, вырезанная в виде букета лилий. На эту подставку сейчас опирались ножки Тийи в изящных сандалиях. Голову венчала корона из золотых перьев, а такого парика, как на ней, Нофрет прежде никогда не видела: свободно вьющиеся локоны, не черного, а прекрасного темно-рыжего цвета.
Девушка сообразила, что царица-мать не носит парика; волосы были ее собственные, густые и красивые. Судя по всему, она чувствовала себя непринужденно, как умеют только царицы — словно наедине с собой, хотя вокруг было множество прислуги, а у дверей толпились придворные. Нофрет же стало не по себе. Глаза, мгновенно и пристально рассмотревшие ее и ее царевну, были серые, как железо, и такие же холодные и острые. Во взгляде, устремленном на внучку, теплота промелькнула лишь на миг, словно отблеск заката на воде.
Анхесенпаатон поднялась с колен и села у ног царицы-матери Тийа опустила руку ей на голову, перебирая шелковистую прядь волос на бритой голове. Царевна вздохнула и прислонилась к коленям царицы.
— Это было так ужасно? — спросила Тийа.
Царевна покачала головой.
— Больше так никогда не будет.
— Это дело времени и богов, — сказала царица-мать. — Все меняется и проходит.
— Но не так быстро! — воскликнула царевна. — И не таким образом!
— Таков выбор богов. Боги жестоки, дитя мое.
— Боги лживы. Все, кроме Атона. Так говорит отец.
— Атон — всего лишь один из богов.
Царевна покачала головой и уткнулась в колени бабушки. Тийа ласкала ее, словно кошку. Девочка задрожала и прижалась покрепче.
Нофрет, сидя на коленях, незаметная, как подобает служанке, изо всех сил старалась не поднимать глаз. Но из всех частей ее тела они всегда меньше всего ее слушались. Им хотелось осмотреться, узнать, кто находится рядом. Там не оказалось царевича Сменхкары; молодой человек должен был находиться в доме царя. Царевич Тутанхатон был здесь, вместе с нянькой, и явно с радостью бросился бы на колени к царице.
Нянька упустила своего питомца, или, как злорадно подумала Нофрет, нашла удобным повод отделаться от своих обязанностей. Тутанхатон вырвался и бросился к Нофрет. Она раскрыла объятия, готовая встретить его порыв. Его младенческая пухлость исчезла; он стал длинноногим и легким в кости, как дочери его брата, но сильным и крепким. И, как всегда, настойчивым.
— Отведи меня посмотреть лошадей, — попросил он.
Подальше от глаз его матери Нофрет шлепнула бы мальчика, чтобы привести в чувство, но здесь могла только сказать:
— Попозже. Разве никто не учил тебя, что надо быть вежливым, когда у твоей матери гости?
— Вы не гости, — возразил он. — Вы семья.
— Я — нет.
— Ты тоже. Так когда ты поведешь меня навестить лошадей?
— Юный Тростник-В-Реке, — сказала Тийа с нежностью, которую не расходовала на внуков, — прекрати свою болтовню. Ты сможешь пойти смотреть лошадей, когда я тебе разрешу уйти.
— Я хочу видеть их сейчас, — настаивал Тутанхатон.
Царевна подняла голову.
— Я возьму тебя прокатиться в моей колеснице. Завтра, как только взойдет солнце. Ты будешь готов так рано?
— Я буду готов всю ночь, — ответил Тутанхатон. — А почему бы не поехать сейчас?
— Потому, что я сейчас не еду.
— Но почему…
— Теперь он обо всем желает знать, — вмешалась его мать. — У него есть воспитатель, единственная обязанность которого — отвечать на вопрос «почему». Ты можешь, — обратилась она к сыну, — пойти и спросить Птахмоса. Прямо сейчас, если угодно.