— Довольно глупостей. Ешь!
Анхесенпаатон сжала губы и отвернулась.
Нофрет схватила ее, силой разжала челюсти и запихнула лепешку в рот. Анхесенпаатон вырывалась, давилась, задыхалась. Нофрет не отпускала ее.
— Ешь или подавись. Мне все равно.
Анхесенпаатон начала жевать. Может быть, ее сердце сопротивлялось, но у тела были свои соображения, и оно было голодно.
Нофрет с трудом сдерживала смех. Побоями заставив свою хозяйку есть, она теперь не позволяла ей проглотить больше пары кусочков сразу, иначе царице станет дурно, ее стошнит.
— Теперь вина, и немного! — рявкнула она.
Анхесенпаатон свирепо сверкала подведенными глазами. Она, наконец, очнулась, вполне пришла в себя и была по-настоящему разгневана.
Хороший был гнев. Настоящий. Живой. Он поднимался, разгорался, очищал, как пламя.
— Ненавижу тебя, — проговорила Анхесенпаатон, жуя хлеб и запивая вином. Она уже полностью пришла в себя и соображала, что одно надо откусывать, а другое прихлебывать.
— Я… Так рада! — Нофрет засмеялась, задыхаясь.
О боги, у нее срывается голос. Неужели она стала такой слабой?
— Я была вполне счастлива там, где находилась до сих пор, — сказала Анхесенпаатон. — Там так спокойно. Ничто не волновало. Ничто не болело. Теперь болит все. Ненавижу тебя!
— Жизнь часто причиняет боль, — ответила Нофрет. Как просто быть жестокой — хотя не проще, чем растекаться слезами облегчения. — Ты умрешь, когда придет твой час. Я даже помогу тебе. Но сейчас еще не время, какую бы боль ни приходилось тебе терпеть.
— Ты и представить не можешь…
— Могу, — вздохнула Нофрет. Возле кувшина с вином стояла еще одна чаша, несомненно, предназначенная для царя, но Нофрет взяла ее, наполнила до краев и выпила залпом. Вино было хорошее, в меру разбавленное, в меру крепкое. — Ты царица. Я рабыня. Рабы очень много знают о боли.
— Я даже никогда не била тебя, — проговорила Анхесенпаатон сквозь зубы. — Может, пора начать?
— Это твое право, госпожа.
Анхесенпаатон выхватила чашу из рук Нофрет, расплескав вино. Она осушила ее с жадностью, которая дорого ей обойдется, когда желудок ощутит шок от слишком большого количества еды и питья после долгого воздержания.
Вино быстро ударило царице в голову: щеки ее горели под густо наложенной краской, глаза заблестели.
— Я прикажу высечь тебя и искупать в соленой воде.
— Ты никогда себе этого не простишь, — ответила Нофрет.
Анхесенпаатон уставилась на хлеб, который держала в руке, как будто забыв о нем. Она откусила немного, медленно прожевала.
— Тебе не стоило будить меня.
— Если ты не хочешь пройти через это, можешь бежать. Я знаю, куда идти, знаю места, где нас никто не узнает. Если мы направимся на север, в сторону пустыни…
— Зачем мне убегать? — перебила ее Анхесенпаатон.
— Ты сказала… — Нофрет не договорила. — Почему я не должна была будить тебя? Чтобы ты могла пойти на брачное ложе в блаженном неведении?
— Чтобы мне не нужно было ничего чувствовать и запоминать.
— И это тоже?
— Все. — Анхесенпаатон закрыла глаза, подняла руки к лицу, потрогала краску. — Какой ужас. Это надо смыть.
Нофрет с радостью подчинилась. Никто в Египте не забудет подвести глаза, разве что при тяжкой болезни, но все остальное было убрано, как толстый слой штукатурки со стены. Открывшееся под краской лицо, было, по мнению Нофрет, гораздо красивее. Чуть подкрасить губы, и больше ничего не надо. Да, и парик нужен другой, попроще, лишь чуть-чуть надушенный.
Еще более приятно было бы утащить прочь ее саму, но царевна и думать об этом не желала.
— Я знаю свои обязанности, — сказала она. И встала, маленькая, прелестная и отважная в своей прозрачной рубашке. — Теперь я готова.
Нофрет уже набрала побольше воздуха, чтобы вступить в спор, но отказалась от такой мысли. Может быть, здесь есть рука Бога или сила истины. Хочет она или нет, но все будет только так. Ее госпожа могла бы бежать, если захотела бы. Но она не в силах предотвратить или хоть как-то изменить веление судьбы.
Ни один хетт не любит чувствовать себя беспомощным. Даже раб. В один прекрасный день, поклялась себе Нофрет, она увидит, как дорого царь заплатит за то, что намеревается совершить сегодня ночью. Очень дорого — возможно, всем, чем дорожит.
17
Служанка молодой царицы могла приготовить ей постель, уложить ее как можно соблазнительней к удовольствию мужа. Но едва он вошел, с вызывающим видом, неловкий, нелепый как всегда, Нофрет пришлось уйти. Она должна была уйти: здесь распоряжался царь.