— Не слышу, — проговорила Анхесенпаатон своим нежным, чистым голосом. — Я не желаю этого слышать.
— Кому-то придется услышать, — отрезал Хоремхеб. — Остальные твои родственники закрывают глаза и уши и делают вид, что весь мир — сплошная золотая радость. Да, даже твой отец, ставший теперь всего лишь оболочкой для Бога, которого никто кроме него не видит. Ты единственная, кого бы я мог назвать разумной и мыслящей. Лучше выслушай меня и задумайся. Два Царства готовы обрести нового царя, поскольку те, что есть, не хотят или не могут править.
— Они не пойдут на это, — произнесла царица. Ее маска начала давать трещины.
Хоремхеб не тратил времени, чтобы продемонстрировать свое удовлетворение.
— Госпожа, — сказал он почти мягко, — могут или нет, но они уже начали. Уже начали!
— Но нет никаких признаков…
— Значит, ты просто слепа. Ты же видела, как царь покидал Фивы. Теперь дело еще хуже. Если бы он попытался вернуться туда, его бы вытащили из лодки и скормили крокодилам. Его город отрезан от остального Египта. Отрезан почти полностью, и ты должна это понимать.
— Он прав, — заметил господин Аи. — Послы теперь прибывают много реже, чем полгода назад. Дани присылают значительно меньше, чем обычно. Люди покидают город. Некоторые его части, прежде густонаселенные, теперь пусты.
— Но здесь-то все спокойно. И дел много, как всегда, — возразила царица.
— Потому, что ими занимаешься ты одна. — Хоремхеб опустился на колени возле ее кресла, может быть, выражая свое уважение, может быть, чтобы обратиться к царице, не нависая над ней. — Госпожа, ты делаешь все возможное, и очень хорошо, но этого мало. Ты не можешь быть одновременно царем и царицей. Ты не в силах соединить части распадающегося царства. С тех пор, как умер старый царь, в нем нет сердца.
— И все из-за Атона. Ты ведь это имеешь в виду? Именно прежние ложные боги держали в целости Два Царства. Без них не устоять.
— Прежние боги могут быть настоящими и ложными, но они-то и есть сердце Двух Царств.
— Твои речи, — заметила она, — нарушают указ царя. По закону ты должен за это умереть.
— Значит, я умру за то, что говорил правду. — Хоремхеб схватился за ручки ее кресла, окружив царицу, словно стена. — Госпожа, послушай меня. Великое дело царя провалилось. Никто за пределами Ахетатона не поклоняется его Богу, и лишь ничтожное количество людей в глубине души верят, что Атон — единственный истинный Бог. Если царь не отступит, или, по крайней мере, не позволит снова открыть двери храмов, он заплатит за это. И очень может быть, что плата будет кровавой.
— Ты нам угрожаешь? — Мягкость исчезла, в голосе царицы появилась непреклонность, напомнившая Нофрет самого царя.
— Я делаю то, что мне положено — защищаю царя. Но, госпожа, прежде всего я присягал Двум Царствам. Если действия царя угрожают государству, я буду защищать государство.
— Тогда тебе лучше скрыться. Или ты будешь арестован и наказан за измену.
Хоремхеб медленно поднялся. Возможно, у него затекли колени — он был уже не очень молод, хотя и не стар.
— Если я оставлю город, никто больше не защитит вас.
— У меня здесь есть свои люди, — сказала царица, — и стража моего отца, а это целая армия.
— Если я не заберу их с собой, — заметил он.
Наступило молчание. «Тупик», — подумала Нофрет.
Хоремхеб заговорил первым, но не потому, что поддался слабости:
— Госпожа, я оставляю тебя поразмыслить над моими словами. Если ты сумеешь пробудить здравый смысл в сознании его величества, весь Египет будет благодарен тебе. Пусть только он разрешит открыть храмы по закону — фактически они уже открыты — и этого будет достаточно, по крайней мере, на данный момент.
— А когда момент пройдет? Что тогда, господин военачальник? Мой отец поест чего-нибудь, и его найдут мертвым?
— Возможно, и нет. Если люди получат своих богов, они будут вполне удовлетворены.
— Но царь не разрешит. Он не может. Атон не позволит ему.
— Молись за то, чтобы у Атона прибавилось здравого смысла, — ответил Хоремхеб.
Царица отослала всех, даже господина Аи. Но Нофрет посчитала, что ее это не касается. Она осталась, и ее госпожа, кажется, ничего не имела против.
Когда все вышли, царица поднялась с кресла, сняла корону, отложила скипетр, двигаясь медленно и осторожно, как будто боялась рассыпаться от слишком стремительного движения.