— Что же ты привез оттуда, Джованни?
— Меха я привез, падре. О, если б вы знали, какие мягкие, и нежные, и ласковые есть меха в той стране! Черные, как ночь, и белые, как нетронутый утренний снег. И дымчатые, и голубоватые, и бурые с подпалинами, и красные, яркие, как огонь. И еще в них находишь забвение, когда в теплом их сумраке купаешь лицо.
Монах внимательно посмотрел на купца, спросил как бы вскользь:
— Там была женщина, Джованни, которую ты знал?
Купцу кровь бросилась в лицо. Томазо смотрел на него с жадным любопытством.
— Там много женщин, падре. Но была там, да, была одна, — лицо его дрогнуло, — и не женщина даже еще, юная девушка… Она ходила мимо подворья, где поместились торговые гости из других земель. Там, рядом, был старинный монастырь. Иногда она останавливалась, смотрела на нас. И на меня смотрела и улыбалась…
— Она была красива, да? — спросил Томазо. Голубые глаза его потемнели.
Купец посмотрел на него, вздохнул.
— Я подарил ей изображение ангела, которое у меня было с собой. Оно ей понравилось.
— Какое изображение ты подарил ей, Джованни? — строго спросил монах.
— Из терракоты, — купец взглянул испуганно, — такая статуэтка красная, с крыльями. Ее нашли в земле около дома моего во Флоренции.
— С крыльями и будто летит?
— Да, падре.
— А на голове венок и в руке пальмовая ветвь?
— Да, падре.
— Нечестивец! Разве это ангел?! Это Ника! Языческий истукан, которому поклонялись здешние племена, пока не воссиял свет христовой веры…
— Я не знал, падре, — в замешательстве сказал купец.
— Бог милостив, Джованни. Но это обойдется тебе в пару лишних золотых или в один добрый мех лисицы. Иначе дева Мария отвернет от тебя лицо свое. Ведь ты привез в дар нашей обители кое-что от щедрот своих?
— Да, падре.
— Щедрот! — раздался рядом скрипучий, злой и насмешливый голос. — Но что в щедрости той и в богатствах изысканных и лукавых, если торгуете благодатью божьей и если молчит душа, и замкнуты уста духовные, и печать на них каинова! Потому что маммона — единая цель ваша! Ха-ха-ха!
Все трое быстро обернулись. В двух шагах стоял неслышно подошедший жилистый, высокий, худой бродяга в старой, выгоревшей, залатанной рясе, подпоясанной грубой веревкой. Он был простоволос. Длинные рыжие космы падали на плечи. К покрасневшим от холода голым ступням его сыромятными ремнями были прикручены грязные стоптанные сандалии.
Серые глаза незнакомца были неподвижны. Запекшиеся губы с кровавыми струпьями, изогнувшись в насмешливом оскале, открывали судорожно стиснутые зубы. Он глядел дико, с ненавистью.
— Не горячи вы и не холодны, а только теплы, — продолжал он с жаром, торопливо, — и оттого изблюю вас из уст моих. И так сказал вам тот, кто человеком рожден, жертвенным тельцом умер, и львом воскрес, и орлом вознесен. И кара его уже над вами. Идет с востока народ из Тартара, побивая всех и сметая все. Пламенем объяты города, и плевелы на полях, и трупы, и вороны. И нету силы дорогу заступить. Занесена над вами звериная лапа, а в ней — меч!
— Ты лжешь! — задрожав в гневе, страшно закричал флорентиец. — Нет такого народа!
— Есть! Уже вести доходят!
— Нет! А если явится, то путь заградят.
— Не вы ли? — захохотал безумец, не отрывая исступленного взгляда от флорентийца. Он уловил в голосе купца тревогу и, наслаждаясь порожденным смятением, вдруг побежал по дороге назад, тыча перед собой перстом и скаля зубы.
Он исчез так же внезапно, как и появился.
— Кто это? — еле переведя дух, спросил купец.
— Безумный, — неохотно отвечал монах. — Был в ордене доминиканцев, но изгнан за непотребство и живет, как зверь. Не тревожься, Джованни. Ступай в монастырь, тебя примут. И не печалься о той женщине из Киева. Да будет с ней благословение божье. Иди.
Купец поклонился и пошел к воротам, ведя коня на поводу.
Монах посмотрел ему вслед.
На террасу между тем вступила небольшая процессия. Четверо крепких слуг несли крытые носилки из орехового дерева, в которых возлежала дама. Меж сдвинутых в сторону алых занавесок виднелось ее прелестное лицо в обрамлении черных волос. Большой квадратный вырез зеленого бархатного платья открывал нежную белую грудь.
Впереди и позади носилок шли четверо скороходов в лимонных камзолах с вышитым на правом плече черным трилистником. Головы молодых людей были украшены желтыми шапочками с изумрудными перьями. Они несли двух соколов и попугая.