Подберезские уже ждали Кмитича. Маришка знала, что ее Самуэль вот-вот приедет, но уже точно не в этот день. Поэтому в людской все страшно переполошились, когда дверь резко распахнулась, с воплем отлетел от порога шкодливый черно-серый кот, а в светлице появился молодой парень с тщательно бритым лицом, с богатой саблей на боку и соболиной шапкой в руках. Маришка растерянно заморгала глазами. Сенные девушки, до этого под тихую песню:
— ткавшие пряжу, все враз умолкли, а кое-кто даже испуганно вскрикнул, перекрестившись. Девушки с удивлением смотрели на высокого молодца с горящими серыми глазами.
— Которая тут паненка Мария Злотей-Краснинская-Подберезская? Во же фамилия! Я правильно выговорил?
— Можно просто Мария Злотей, — недовольно и даже резко ответила пожилая женщина, видимо, здесь главная, сидящая на одной лавке с Маришкой.
— Вы пан Кмитич? — Маришка встала, и тут Самуэль впервые бросил на нее нетерпеливый взгляд.
— Так, пани! — выпалил он и только сейчас прикрыл за собою толстую дубовую дверь. — Так! Я Самуэль Кмитич! А в жизни вы гораздо лучше, чем на портрете!
Сенные девки пырснули от смеха, смущенно прикрывая рты ладошками.
— Ну и напугали вы нас, пане, — уже более мягко сказала пожилая женщина, — а то уж мы думали — москали ворвались.
Самуэль с любопытством огляделся, бросив изучающий взгляд на сенных девушек. Огонь в очаге отбрасывал длинные тени на бревенчатые стены с полками, заставленными керамической и оловянной посудой, но свою невесту Кмитич разглядел хорошо — она стояла посередине, ближе к огню. Голубоглазое лицо, льняные убранные назад волосы, милая застенчивая улыбка. Мария Злотей была явно не той красавицей в кружевах с тщательно отбеленным лицом и изящно прорисованными голубой краской прожилками либо наклеенными мушками, каковых видел в Вильне, Несвиже, Варшаве и Риге Кмитич. Ее простое, без косметики, личико, милое, молодое и чуть озорное, ему нравилось куда больше, чем у тех светских дам, из-за которых он, в частности, прострелил плечо родственнику Маришки. Злотеи-Подберезские состояли в родстве с Храповицкими. Вот только местные платья у девушек показались оршанскому войту несколько мешковатыми: льняные сарафаны из холстины с сугубо смоленской желто-красной вышивкой. В Смоленске все шили изо льна, этого «голубого золота», что выращивали с незапамятных времен. На головах девушек были обручи, волосы заплетены в косы. «Никаких корсетов! И на всех сарафаны. Наверное, московитская мода», — усмехнулся Кмитич, но до моды ему было последнее дело.
Шкодливый кот вновь встрял на пути Самуэля, норовя проскочить между Кмитичем и девушкой, но войт с завидным проворством пнул животное квадратным носком своих светло-коричневых ботфорт. Кот с громким мяуканьем улетел в дальний угол светлицы. Все девушки охнули и перекрестились. Смешно эдак перекрестились, справа налево.
— Пробачте! — смущенно улыбнулся Кмитич. — Черная кошка не должна перебегать дорогу сватам. Хватит с меня и того, что конь копытом бил перед воротами…
На этом предсвадебные заботы Кмитича закончились. Пока невеста и ее родня с подругами занимались всяческими суетливыми приготовлениями, Кмитич с головой ушел в работу — подготовку городских стен к обороне. Уже утром нетерпеливый оршанец шел вдоль крепостной стены рядом с Обуховичем и присланным в мае месяце из Вильны типичным столичным франтом инженером Якубом Боноллиусом — высоким с иголочки одетым паном с чисто выбритым лицом, длинными темно-русыми волосами, заплетенными желтыми бантами, и курительной трубкой в форме головы черта в янтарном мундштуке. Они шли, оживленно беседуя, вертя головами, разглядывая, расспрашивая, принюхиваясь к запаху то свежего цемента, то свежераспиленных досок. Работа шла. Но не так, как хотелось бы.