— Говорили, что тридцать тысяч идет на нас. Но их тут не меньше двух сотен тысяч! — со страхом говорил какой-то пушкарь, глядя в амбразуру на разворачивающегося неприятеля.
— Полноте, милейший! У страха глаза велики! Их тут и будет тысяч тридцать, а может, сорок, не больше, — невозмутимо определил Боноллиус, выпуская струйку дыма из ноздрей и поворачиваясь к Кмитичу, — правда, это только с одной нашей стороны. Во драка будет, пан хорунжий!
Самуэль взглянул на инженера. Тот стоял, опершись на трость, глаза его горели, но смотрели расчетливо и ясно, абсолютно без признаков страха. «Удивительный человек, — подумал о нем Кмитич, — кажется, ему бы на балах да на банкетах время проводить с надушенными девицами. А ведь настоящий солдат! Редкой силы духа человек». В своих белых кружевных рукавах и всегда безупречном белоснежном воротнике, в треугольной шляпе со страусиными перьями и с изящной трубкой в руках инженер-архитектор смотрелся как совершенно случайно зашедший на стену франт из королевской свиты. Но все знали: этот человек здесь не лишний. Возможно, даже главный.
Однако в царском лагере на Девичьей горе сомнений и страха перед предстоящей битвой было не меньше. Среди захватчиков также ходили смутные слухи о большой силе неприятеля и тщетности штурма города. Так, к царю пришли два воеводы: Ладыженский и Никифоров, советовали обойти Смоленск, а то и вообще ограничиться уже захваченной территорией и ретироваться.
— К нам перебежчик пришел из Смоленска, — говорил царю Ладыженский, — утверждает, что король польский прислал в город некоего пана Кмитича, ученика инженера артиллерии Семеновича. А это не есть добрый знак.
— А кто они таковы? — хмурил бровь государь московский, ибо обе произнесенные Ладыженским фамилии были ему не ведомы.
— Семенович, светлый царь, гений по части изготовления пушек и снарядов к ним, — Ладыженский вытащил из-под плаща книгу, напечатанную на непонятном латинском шрифте, — вот его книга, в Голландии выпущена.
Ладыженский раскрыл книгу на развороте с изображением каких-то чертежей: трубок, заостренных, как кол сверху, каких-то длинных мешочков, ядер…
— Что это? — недоуменно спросил царь, рассматривая непонятные картинки.
— А сие есть новые орудийные снаряды этого Семеновича, — приблизился Никифоров, — они, говорят, могут и далеко лететь и зело сильно взрываться.
— А еще говорят, — продолжил Ладыженский, — что сий Семенович изобрел еще пуще страшные оружия и снаряды, да вот не успел вторую книгу выпустить. Его дом не то взорвался, не то сгорел, и там погибла и рукопись его последней книги. Но чем нам страшен этот Кмитич? Он-то как ученик Семеновича может последние секреты своего учителя знать и снаряды сии новые изготовить для смолян. Тогда наши дела совсем будут плохи.
Царь вскочил. Рассказ воеводы его не на шутку напугал, но государь Московии всегда прятал свой страх за напускным гневом. Вот и сейчас, подбоченясь, он зло крикнул на Ладыженского и Никифорова:
— Малодушные! Нет! Двудушные вы людишки! Как можно поворачивать от стен Смоленска, ежели уже сам Бог меня сюда привел? Штурму быть! А там посмотрим, что за снаряды есть у этого пана…
— Кмитича, — подсказал Ладыженский.
— Да, именно! — гневно сверкнул глазами Алексей Михайлович. — Идите, господа, вон! Не наводите смура на дела наши светлые!..
Воеводы удалились, а царь позвал к себе Хованского.
— Постарайся уговорить смолян сдаться, — приказал он князю, — может, они тебя как князя литвинских кровей послушают.