При виде оружия Присцилла и профессор Хардинг побледнели.
Поставив палец на спусковой крючок, Тэсс скомандовала:
— Спрячьтесь в стенном шкафу и не издавайте ни звука. Если это они и если меня убьют, то скорее всего войдут в кабинет, заберут фотографии и на этом успокоятся. Возможно, они не станут обыскивать дом и не найдут вас.
Звонок прозвенел в третий раз.
— Мне нельзя было приезжать сюда! Надеюсь, вам не грозит опасность. Молитесь! — С этими словами Тэсс выскочила из кабинета, прицелилась через коридор во входную дверь и… возблагодарила Бога, увидев за дверным стеклом напряженное, встревоженное лицо Крейга. Когда он снова нажал на кнопку звонка, Тэсс устремилась по коридору к двери, распахнула ее и, обхватив Крейга обеими руками, втащила внутрь.
— В жизни своей никому так не радовалась! — воскликнула она и, не отпуская его, левой рукой захлопнула дверь, заперла ее на задвижку и снова крепко обняла Крейга.
— Вот это да! — пробормотал Крейг. — Надеюсь, твой пистолет не взведен. Ты уперлась ручкой прямехонько в мою спину.
— Ой! — Тэсс опустила пистолет. — Извини! Я не хотела…
Крейг с опаской покосился на оружие.
— Слава Богу, он не взведен. Где ты его достала? Ты знаешь, как им пользоваться?
— Да. Это очень длинная история. Крейг, я так много узнала! Мне нужно столько тебе рассказать!
— И я, право же, буду счастлив это услышать, — проговорил Крейг, обнимая ее в свою очередь. — Я так за тебя волновался.
Когда крепкие, надежные руки Крейга сжали ее в объятиях, Тэсс почувствовала, как ее соски, тесно прижатые к его груди, напряглись и по телу пробежала горячая волна. Подчиняясь непреодолимому желанию, она потянулась к Крейгу и поцеловала в губы. Напуганная ужасными событиями, в центре которых она оказалась, Тэсс испытала непонятное наслаждение от объятий Крейга…
С того самого момента, как они встретились, судьба предназначила ей быть с ним, ощущать его губы на своих.
Задохнувшись, она отстранилась от Крейга, скользнув руками по его спине, широким плечам и груди, и посмотрела на него, пытаясь перевести дыхание, — вгляделась в его сильное, волевое лицо и вдруг поняла, что Крейг по-настоящему красив. «Плевать на любовь с первого взгляда, — сказала она себе. — Второй взгляд вернее. Он дает возможность подумать, разобраться, что, в конце концов, важнее. Страсть — хорошая штука. Но преданность и понимание лучше. Этот человек — неважно, каких ошибок он наделал в первом браке, неважно, что было до того, как я его встретила, — благородный и добрый. Он беспокоится обо мне. Он готов рисковать жизнью, чтобы мне помочь. Я не просто нравлюсь ему, он меня любит».
Позади них кто-то смущенно кашлянул. Повернувшись, Тэсс увидела, что Присцилла и профессор Хардинг растерянно топчутся в коридоре возле двери в кабинет.
— Извините, что помешал, — проговорил неуверенно профессор Хардинг, — но…
— Не стоит извиняться, — перебила его Тэсс, улыбнувшись. — И теперь мы можем ни о чем не волноваться.
— Это я уже поняла по тому, как вы встретились, — ответила Присцилла, и в ее окруженных морщинами глазах заиграла добрая усмешка.
Тэсс, покраснев, пробормотала:
— Это мой друг лейтенант Крейг. Его зовут… знаешь, — обратилась она к Крейгу, — ты никогда не говорил, как тебя зовут. Но по автоответчику я слышала…
— Билл, — договорил за нее Крейг и двинулся по коридору навстречу престарелой чете, протянув руку для рукопожатия. — Билл Крейг. Если вы друзья Тэсс…
— О, это определенно так! — воскликнула Тэсс.
— Тогда я очень рад познакомиться.
Крейг пожал им руки.
— Мистер и миссис Хардинг, — представила стариков Тэсс. — Они оба профессоры.
— Тэсс, пожалуйста, я же просила обходиться без церемоний, — с укором проговорила хозяйка. — Меня зовут Присцилла, а это Ричард, мой муж. И не вздумайте обращаться к нам со словом «профессор».
— Я вижу, мы поладим, — рассмеялся Крейг, но тут же посерьезнев, сказал: — Однако, Присцилла, Ричард, нам надо обсудить кое-что важное. А поскольку время работает против нас, почему бы вам не ввести меня быстренько в курс дела? Что ты здесь делаешь, Тэсс, и что вообще происходит?
— Пройдемте в кабинет, — пригласила Присцилла, делая жест рукой.
— И, может быть, — вмешался профессор Хардинг, — вы не откажетесь от чашечки чая.
— Ричард, прекрати. Бога ради, лейтенант приехал помочь Тэсс, а не гонять чаи.
— Вообще-то я бы выпил чашечку, — отозвался Крейг. — У меня во рту пересохло, пока я летел.
Они вошли в кабинет, и Крейг, из вежливости согласившийся на чашку чая, в течение пятнадцати минут отхлебывал его по глоточку, с нетерпением слушая сначала рассказ Тэсс, потом лекцию Присциллы и реплики профессора Хардинга, которые тот вставлял в речь обеих женщин.
Когда в кабинете воцарилось молчание, Крейг поставил чашку на стол и задумчиво проговорил:
— Если бы я доложил все это своему капитану, он счел бы, что у вас, мягко говоря, слишком богатое воображение. Но это неважно. Я верю услышанному, потому что видел барельеф, потому что Джозеф Мартин мертв и твоя мать, Тэсс, убита. — Он сочувственно покачал головой. — И Брайан Гамильтон тоже мертв, а ты в опасности, и все из-за того, что…
— …случилось семьсот лет назад, — добавила Присцилла.
— Вы все успели обсудить? — спросил Крейг.
— Нет, мы остановились на книгах в спальне Джозефа Мартина, — сказала Присцилла. — Перед тем, как вы позвонили в дверь, я собиралась объяснить, что «Утешение философией» — трактат о колесе фортуны, написанный в шестом веке заключенным в темницу римским патрицием.
Крейг молча поднял на Присциллу озадаченный взгляд. Та ответила на его безмолвный вопрос:
— Образ взлетов и падений, успехов и неудач. Книга осуждает такие ценности бренного мира, как богатство, власть и славу, которые становятся искушением для людей, жаждущих мирского успеха, но в конечном счете приносят лишь горькое разочарование. Потому что эти ценности преходящи и иллюзорны. Именно подобного типа книга отвечает вкусам того, кто, согласно митраизму, духовные ценности предпочитает материальным.
— Хорошо, — проговорил Крейг, — но почему у Джозефа Мартина на полке стояла Библия? Здесь что-то не сходится. Из ваших слов я понял, что митраисты не разделяют идей христианства.
— Да, это так, — согласилась Присцилла. — Их концепции отличаются, но у обеих религий похожие обряды, и обе отрицают мирские цели. Джозефа могла заинтересовать Библия, как, например, христианина — дзэн-буддизм. При всей несхожести основ из чуждой религии можно почерпнуть какие-то идеи, близкие по духу собственным верованиям.
— К тому же у Джозефа была не полная Библия, — вмешалась Тэсс. — Он вырвал большую часть страниц и оставил только введение издателя и все написанное Иоанном. Не понимаю, почему он предпочитал Иоанна?
— Да потому, — решительно ответила Присцилла, — что писания Иоанна наиболее близки учению митраизма. Вот. — Она поднесла увеличительное стекло к фотографии, на которой была снята страница одного из посланий Иоанна, и прочла подчеркнутые Джозефом строки: — «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от матери сего; И мир приходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». [16] Звучит знакомо?
Тэсс согласно кивнула.
— Да, если вместо слова «Отец» поставить «Митра», получится то самое, о чем вы говорили.
— Но здесь есть еще кое-что, чего я не понимаю, — сказал Крейг. — Почему именно издание Скофилда? Неужели это так важно?
— О, это очень важно, — воскликнула Присцилла. — Когда президентом был Рональд Рейган, американская внешняя политика строилась на скофилдовской интерпретации Библии. — Она внимательно изучила другую фотографию. — Вот подчеркнутая строка из введения Скофилда: «Библия поведает вам о начале человеческой истории и ее конце». — Присцилла взглянула на них. — Библия завершается Откровением Иоанна Богослова, в котором описывается конец света. Рональд Рейган считал, что близится Апокалипсис, что вот-вот грянет вселенская битва между добром и злом, между Богом и Сатаной. Помните всю эту шумиху по поводу того, что Советский Союз — «империя зла»? Рейган был убежден также, что во вселенской битве добро восторжествует. Подозреваю, что именно поэтому он поощрял конфронтацию с Советами — готовился к Армагеддону, в полной уверенности, что Соединенные Штаты, по его мнению представляющие только добро, непременно одержат победу.