– - Пойдем шляться?
– - Пойдем.
В деревне шла суета: хлопали калитки, скрипели валы у колодцев. Старостина молодуха бегала под окном и спрашивала, нет ли чужих ягнят. Подъезжали на телегах от овинов из поля и выпрягали лошадей. Но вот суета прекратилась. С каждой минутой становилось тише. Шумно было только опять у того двора, где собирались большие ребята. Мальчики опять подошли к Варварину двору, уселись на завалинке; но у них сегодня плохо налаживался разговор. Обоих занимала одна думка: как бы им пустить в оборот то сокровище, что раздобыл Кирюшка. Об этом они вскоре и заговорили.
– - Погреться бы… холодно что-то, -- притворно ежась, проговорил Кирюшка.
– - Ступай полезай на печку да грейся, -- отозвался Тараска.
– - На печке-то зимой насидишься, а теперь бы в лесок да развести огонек.
– - Ночью-то боязно…
– - Чего бояться-то?
– - Мало ли чего? В лесу всякого добра много… дядя Фаддей намедни про лешего сказывал.
– - Кто их видал, леших-то?
– - Видели, стало быть… не леший, так другой какой нечистый. Их ведь много…
– - А что они нам сделают-то?
– - Што? -- Тараска замялся. Он не знал, что нечистый может сделать человеку. Наконец надумал: -- Што? Испужает.
– - Это и я тебя испужать-то могу: выворочу шубу, спрячусь за углом да как выскочу -- вот и будешь знать…
– - Все-таки, -- уклонился от леса Тараска, -- от деревни далеко. Если за сарай пойтить?
– - Пойдем за сарай, -- сейчас же согласился Кирюшка.-- Мне курить охота.
– - Нишь ты и табаку нашел?
– - Табаку нет, а бумажки добыл большой лоскут!.. Сверну и буду курить.
– - Вот сласть! -- удивленно крутнул головой Тараска.
– - Не все сладко, что хорошо. Вот и вино горькое, а ведь как дуют-то.
– - Тоже сдуру… Я и вино никогда не буду пить.
– - Што ж ты, в монахи пойдешь?
– - Не в монахи, а в Москву. Из наших местов все больше в Москву ходят деньги наживать…
– - А я пошел бы в солдаты… Только не возьмут. Один сын, а одного не берут. Вот если мать подохнет…
– - Как же без матери-то?
– - А на кой она мне -- што мне, титьку сосать?..
– - Рубашку сшить некому будет…
– - Сошьют… Не у всех матери-то небось, а нагишом никто не ходит.
IV
Они дошли до большого проулка, что вел за сараи, и свернули в него. В проулке было не так смело, как на улице, и они невольно приумолкли, съежились, и шаги их стали опасливее. Когда проулок кончился, пересекли дорогу. За дорогой дремали сараи. Ребята наметили один на отлете, где лежало несколько бревен, две лапы и куча еловой шелухи и хворосту, и, завернув за угол, полезли на бревна. Они уселись рядышком, и Кирюшка тотчас же достал из кармана мятую бумажку и стал свертывать ее в трубку. Тараска не понимал, зачем он хочет горчить себе во рту. Ему хотелось совсем другого: развести хоть маленький костерчик, прилечь бы к нему, погреться, как было тогда в стаде, и одно это его занимало.
Между тем Кирюшка соорудил цигарку, вставил ее в рот и полез за спичками. Вытащив из кармана коробку, он, как большой, держа в зубах цигарку, стал чиркать спичку. Спичка вспыхнула и потухла. Другая прогорела дольше. Кирюшка поднес ее к цигарке и затянулся, но сейчас же закашлялся, выронил цигарку и спичку. Тараска подхватил горящую бумажку и отбросил ее в сторону.
– - Была тебе охота во рту коптить!
– - Без табаку, верно, не скусно, -- продолжая кашлять, согласился Кирюшка.
– - Давай лучше дровец пожгем.
– - Ну што ж.
Они сползли с бревен, взяли по охапке хворосту и шелухи и отошли в сторону. Дул небольшой ветерок, и сучья не загорались на открытом месте. Пришлось подвинуться ближе к сараю. Здесь огонь загорелся, сухая смолистая шелуха знойно вспыхнула, и столб желтого пламени, колеблясь, затрепетал в вечернем воздухе.
– - Это лучше твоего курева-то! -- в восторге пролепетал Тараска.
У Кирюшки засверкали глаза, и он проговорил:
– - И то хорошо! Надо бы побольше подложить.
– - Будет и этого. И то как бы до сарая не достало.
– - Небось, -- изменившись в лице и стиснув зубы, проговорил Кирюшка, взял новую охапку сухих дров и бросил ее на огонь.
Огонь на минуту смутился: пламя оборвалось, в куче засипело как будто от неудовольствия, что помешали его работе. Но вот пламя опять собралось с силой и еще энергичнее рванулось вверх, колыхнулось и лизнуло за рога одну лапу. Ребятишки, не ожидавшие от огня такой прыти, растерялись. У Тараски ушла в пятки душа. Он побледнел и выговорил:
– - Сарай загорится.
– - Ну так что ж, -- бесстрашно проговорил Кирюшка, -- поглядим, как.
Он жадно глядел, как расходился огонь, а Тараска подвигался к нему и лепетал испуганно:
– - Надо раскидать.
– - Не трожь! -- крикнул Кирюшка и отдернул его за руку.
Пламя разрасталось. Оно колебалось во все стороны, крутя дымчатыми космами и выбрасывая вверх большие красные искры. Искры взлетали все выше и выше. Вот одну отнесло ветром под соломенную застреху [Застреха -- нижний край крыши, тот, который образует навес] сарая; искра спряталась там и застряла. С минуту от нее не было никакого следа. Но вдруг застреха закурилась, показался огонек, точно свечка; на огонек пахнул ветер, и на месте свечки стало сразу большое круглое пламенное пятно.
– - Загорелся! -- вытаращив от ужаса глаза, не своим голосом крикнул Тараска.
Кирюшка отбежал в сторону и, подняв голову кверху, увидел, что действительно огонь, появившись над застрехой, разрастался и спешил охватить весь верх сарая. Он разинул рот и не знал, что им теперь делать. Вдруг послышался топот бегущих ног, и в проулке показались большие ребята. Они подбежали к загоревшемуся сараю, взглянули на стоявших безмолвно мальчишек, и один парень крикнул:
– - Што ж это вы, разбойники, наделали!
Этот крик точно разбудил ребятишек. Они брызнули в разные стороны и вмиг исчезли в сгустившейся от огня темноте.
Ребята не погнались за ними, а одни бросились ломать ворота у горевшего сарая, чтобы вытащить из него что можно, а другие полезли отстаивать соседей.
V
Тараска выбежал за черту деревни, оглянулся и увидал, что Кирюшки с ним не было. Кругом становилось видно: сарай пылал вовсю и заливал вокруг красным дрожашим светом. По деревне поднимался шум. Кричали и выли мужики и бабы, почему-то ревели коровы, шла какая-то стукотня. У Тараски замер дух; он отвернулся от сарая и опять побежал.
Перед ним уже мерещился лесок, где они с Кочневым спасались от дождя. Огонь от пожара освещал и лесок, и видны были все прогалки [Прогулки -- пустые пространства среди леса, кустарника: поляны, лужайки и т. п.]. Тараска бросился в один из прогалков и забежал за елки. Он скрылся от света; его теперь не разглядеть, но он весь дрожал от страха; сердечко у него колотилось и спирало дыхание. Мальчику было так тяжело и тоскливо. И чем дальше, тоска разрасталась -- в голове стояла одна мысль:
"И зачем мы это только затеяли?"
Невольно ему представились последствия. Он сознавал, что до них доберутся и расправятся. Хорошо, как не сейчас! А если сейчас? Сарай горит уж, можно бросить в огонь. У Тараски пробежали по спине мурашки, и ноги отказались служить.
Он был в лесу, куда он боялся ночью ходить, но сейчас этот страх пропал. Ему казалось лучше забиться в самую глубь елок, чем быть брошенным в огонь. Лес Тараска знал хорошо, и, хотя в середине его было темно, он все-таки знал, куда он идет. Вот островок… Тараска пригнулся и полез в самую середину чащаря, присел на игольник и стал прислушиваться.
У пожара шумели еще больше; видимо, сбежалась вся деревня, но огня уже отсюда не было видно. Это немного успокоило Тараску. "Не найдут!" -- подумал мальчик. Но сейчас же он опять с грустью подумал: "А все-таки этого не спустят -- приметили, чай, кто, а то Кирюшка сознается".
И опять его сердечко заныло, к глазам подступили слезы, и у него снова вырвались покаянные слова:
– - Зачем это мы только сделали?
Тараска стал обдумывать, как ему отбояриться от угрожающей расправы, но ему ничего не приходило в голову. Оттого, что он боялся, в голове у него путалось, и это более угнетало его. Он не выдержал, склонился головой к земле, как подбитый колос, весь съежился и заплакал.