За всем происходящим в вестибюле, меж тем, наблюдал самозваный соглядатай, выглядывающий из тёмного угла коридора. Когда Гоша скрылся за дверью, «сыщик» скинул больничные шлёпанцы и босиком, дробно хихикая, засеменил следом за беглецом. Он вышел на каменное крыльцо и на цыпочках начал спускаться по крутым ступеням, не переставая хихикать.
Луна вышла из-за облаков. Вдруг порыв ветра, неизвестно откуда взявшийся в эту тихую летнюю ночь, ударил «сыщика» прямо в лицо. Тот поднял глаза и обомлел. Впереди, в тени толстых стволов старинных парковых вязов, высилась человеческая фигура. Видение было облачено в нечто, напоминавшее белый медицинский халат. И все бы ничего, да только ростом этот «доктор» вымахал под стать окружавшим его десятиметровым деревьям.
— П-понял, понял, Хозяин! Мы же не п-психи какие! Я сто? Я нисего, уже в-велтаюсь! — забормотал незадачливый «сыщик» белыми, пересохшими от ужаса губами.
Шустро взбежав по крыльцу, он словно хвостом мотнул серой полой халата, и мышкой юркнул за тяжёлую дверную створку.
* * *
Как пьяный, Гоша брёл по больничному парку. Вскоре он и сам не заметил, как оказался на тропинке, ведущей в лес. За его спиной угрожающе высились в темноте громады кирпичных стен клиники. Уродливыми прямоугольными ртами отчуждённо зияли ряды тёмных оконных проёмов. Казалось, ещё немного, и эти чёрные окна-рты все разом исторгнут тяжкий вопль, полный неизбывной тоски.
Заведённым механизмом, шагающей неизвестно куда сомнамбулой Гоша шёл вперёд. Но это только казалось, цель у парня была. Блуждающими алыми всполохами она маячила впереди — в непроглядной тьме, где-то между причудливо кручёных стволов ночного леса. Надежда и тоска гнали его вперёд. Гоша устал, он часто спотыкался, падал, вновь поднимался, но не переставал бормотать:
— Мама Щвета! Там мама Щвета!
Инвалид не заметил, как внезапно кончился лес. Он не углядел крутого песчаного обрыва, на который вынесли его косолапые неуклюжие ноги. С опозданием вспыхнул в Гошиной голове тревожный оклик матери:
— Осторожно, сынок!
Из облаков вышла луна, озарив окрестности сизым неверным светом. Но Гоша уже шагнул в пустоту. Он долго кувыркался тряпичным клоуном, пока не шарахнулся головой обо что-то ужасно твёрдое. Последнее, что увидел инвалид перед потерей сознания, был желтоватый человеческий череп. Неизвестный мертвец таращился на Гошу овальными провалами глазниц. Нижняя челюсть у покойного отсутствовала, а посреди высокой лобной кости зияла круглая аккуратная дырочка.
* * *
Очнулся Гоша от знакомых нежных прикосновений. Открыл глаза и увидел склонившееся над ним родное, любимое лицо матери. Она улыбалась и гладила его по щеке.
— Мама Щвета! Ой, мама Щвета! — залепетал млеющий от счастья Гоша, такого долгожданного и, наконец, привалившего. Он сразу начал горестно жаловаться на пережитое.
— Меня та-ам бо-бо. Меня дядьки там, так-так, бум, бо-бо!
— Доброе утро, Георгий! — прозвучал за спиной матери слегка хрипловатый мужской голос.
— Спасибо тебе, Вацлав! — мама Гоши поднялась с постели, на краю которой сидела. — Вышло, как ты обещал. Но неужели нельзя всё так и оставить? Ведь Гошеньке там так плохо…
— Нет, Светлана! Ты же знаешь, что нельзя, — отвечал невидимый Вацлав. — Мы в пределах Памятных снов. Они отражают Посмертье, но граничат с Явью. Здесь часто сливаются воедино Сон Посмертья[3] и земная Явь! Тебе ли не знать, чем это грозит! Вспомни Ванду. Долго пребывать здесь нельзя, это очень-очень опасно!
Мать закрыла лицо ладонями и тихонько отошла к стене. Эта была знакомая Гоше стена, она принадлежала его родному дому. Здесь всегда висела любимая Гошина картина, где тёмно-коричневые медвежата играют на поваленных стволах в сосновой чаще. Лесной бурелом на этой картине был, но медвежат словно след простыл…
Гоше стало не по себе. От смутных, непреодолимых для путаного сознания подозрений, слабоумного отвлёк мужской голос.
— Послушай меня, Гоша! Ты вырос! Теперь ты большой, взрослый и сильный человек, Георгий Вадимович Громов. У нас есть важные, очень важные дела. Когда ты проснёшься, мы будем вместе. Я, Вацлав Сташевич, и ты, Георгий Громов. Мы долго будем одним целым. Я доктор, а ты всё ещё нездоров, Но мне известно, что надо делать и как помочь тебе. Однако и ты сможешь помочь мне. Время уходит! Когда ты проснёшься, я постараюсь ещё раз всё подробно объяснить.