Гоша совсем растерялся. Из того, что толковал невидимый Вацлав, он ничего не понял. Уяснил лишь своё новое-старое имя, Георгий Громов.
— Значит, чужие страшные люди, казённые жуткие стены — всё это был дикий глупый сон! Я вновь дома! И вот она, моя мама Света! Она как раньше рядом, рядом со мной! — счастливой волной пронеслось в Гошиной голове.
И тут же изумился, безмерно удивился ясности собственного сознания, чёткости и стройности мысленно произнесённых фраз.
— А ведь я думаю как большой! — с гордостью похвалил он себя.
Гоша присел на кровати, оглянулся по сторонам и с удовольствием убедился: он и впрямь в родном доме. Вон за окном залитый ласковым солнцем палисадник, любимый с детства, весь в цветущих сиреневых кустах.
— Мама Света! Ты знаешь, я теперь думаю как взрослый! Я что, вырос? — радостно спросил Гоша у матери.
— Да малыш, ты вырос, — грустно улыбаясь, ответила мама. Она подошла и ласково поцеловала сына в лоб. — Теперь у нас с тобой всё будет хорошо.
И вдруг всё в окружающем Георгия пространстве принялось стремительно и необратимо изменяться. Воздух подёрнулся белесой дымкой — как будто в его родную, знакомую с детства комнату спустилось сверху перистое облако. Потолок над головой куда-то исчез, но вместо небосвода разверзлась вверху бездонная, проваливающаяся в чёрную черноту синь. В этой бездне заскользила, закружилась толстая серебристая труба, превращаясь в бесконечную замкнутую спираль.
— Это вечный косяк бессмертных рыб, — машинально и очень странно заключил про себя Георгий.
Он выглянул в окно. Солнечный день, сирень и палисадник исчезли. На их месте возник безлиственный унылый лес, серый сухостой в тоскливых сумерках. Корявые, как руки нищих стариков, мёртвые ветви деревьев. Между стволов появилась высокая мужская фигура. Человек был одет в серую хламиду до пят и держал в руках длинный посох, кривой, как знак вопроса. Лица мужчины видно не было, его прикрывал бесформенный капюшон.
— Пастух, наверное, — ещё более странно решил Громов.
Как бы в подтверждение его догадки, вокруг «пастуха» в серой хламиде закружилась, затерлась о ноги стая собак, преданно заглядывая в невидимое лицо. Георгий напряг зрение, попытался присмотреться. Словно разумное существо, окно будто бы поняло его желание и увеличилось втрое. Да что там втрое — расползлось во всю стену, превратившись в огромный киноэкран.
Шесть лохматых, грязно-серых псов продолжали кружить у ног человека. Но с этими овчарками что-то было не так. Совсем не так. Георгий вгляделся в открывшуюся картину: на месте собачьих морд маячили безволосые и бледные человеческие лица. Только вот глаза этих существ были закрыты мерзкими серыми бельмами. Челюсти жутких созданий по-собачьи выдавались вперёд. Белесые языки и острые клыки торчали наружу, но всё же это были люди, бесспорно люди, хотя и с пёсьими телами.
Меж тем фигура матери, плачущей у стены, постепенно становилась полупрозрачной, сквозь неё уже различались блёклые синие цветы на старых обоях. За левым плечом женщины уже не было картины с лесным буреломом. Там на погнутом гвоздике висела пустая рамка с фальшивой позолотой, облупившейся по краям.
* * *
Георгий очнулся в песчаной балке лицом вниз. Он перевернулся на спину, сел и сильно потряс головой. В рот набился песок. Громов принялся кашлять и отплёвываться, при этом он сердито и крепко выругался. Гоша, да нет, Георгий, испытывал новые, неведомые прежде эмоции. И, чёрт возьми, они его безмерно радовали, ведь это были чувства и фразы не слюнявого идиота, а полноценного человека и мужчины.
— Пора возвращаться в больницу, Георгий! — приказал голос Вацлава в его голове.
— Ты теперь всё время будешь командовать? — мысленно огрызнулся Громов.
— Да уж, привыкай, братишек![4] Бучь так добри и зробь то[5], — с невидимой усмешкой ответил Вацлав.
Громов поднялся, искоса взглянул на жёлтый череп с простреленным лбом и с мрачным выражением на круглой небритой физиономии принялся карабкаться по песчаному склону. Достигнув верха, он отряхнулся от песка и пошёл на восток, в сторону новорождённой багряной зари в небесах и возвышающихся над деревьями краснокирпичных башенок. Прежняя, медвежья неуклюжесть в его походке исчезла. По лесной тропе размеренным твёрдым шагом шёл сильный уверенный в себе молодой мужчина.