Лев Николаевич продолжил развлекаться. Он веером растопырил пальцы на кистях поднятых рук девушки и аккуратно приподнял вверх уголки губ на её лице. Получилась страшненькая восковая фигура, смуглый клоун с мёртвой улыбкой.
— Господи, да он играет с пациенткой, как наследник Тутти со своей куклой![3] — оторопел молодой доктор. — Что же ты за врач такой, Лев Николаевич?
— По-моему, этой больной нужен покой, — как мог, спокойно заметил Корсаков.
Он опустил тонкие смуглые руки, чтобы уложить на коленях. Ладонью расслабил напряжение и, помассировав, привёл в порядок мышцы лица.
— Как вас зовут? — наклонившись к уху больной, шёпотом спросил молодой врач.
Девушка не реагировала.
— Что с вами случилось? — вновь повторил он шёпотом.
Красавица продолжала смотреть в пространство.
— На мой взгляд, это не кататония[4], а каталепсия[5]. «Восковая гибкость», редкое по симптоматике психосоматическое расстройство, — заметил Сергей. — Вам известно, Лев Николаевич, кто эта больная, и что с ней произошло?
— В том то и дело, коллега, что ничего не известно, — Иноходцев пожал пухлыми плечами под белым халатом. — Кто она? Откуда? Что с ней случилось? Одни вопросы. Милиция, а вернее местные жители нашли её в лесу, в пригороде Червены. Она сидела, как вы изволили выразиться, в полном каталептическом ступоре, совершенно голая на берегу заброшенного пруда. Повезло бедняжке, что нашли её местные женщины, грибницы-ягодницы, а не какие-нибудь, ха-ха, мужички-охотнички.
— Была экспертиза? — прервал болтовню начальника Корсаков. — Больную проверили на травмы, изнасилование?
— Да вы смеётесь, голубчик! — изумился главврач. — Какая здесь у нас может быть экспертиза? От участкового, старшего сержанта Миколы Забубенко? Мы с вами не в Лос-Анджелесе, не Санкт-Петербурге и даже не в Киеве. Мы, Серёжа, живём и работаем в районе города Червены, вы слышите, Червены. Сержант Забубенко написал в протоколе, «знайдена в лici божевiльна циганка»[6]. Этим и довольствуйтесь.
— Да, но когда пациентку доставили в больницу, её хотя бы осмотрели? — продолжал настаивать Корсаков.
— Я же вам говорю, — словно неразумному младенцу, продолжил объяснять главврач. — Первая и последняя её больница — это мы. Девица трое суток провела в обезьяннике, в районном отделе милиции. Менты всё ждали, может какая родня из табора объявится, денег даст.
— Господи, да её хотя бы кормили? — ужаснулся Сергей. Ей ведь в таком состоянии только жидкую пищу перорально[7], осторожно, через шприц вливать можно.
— Да кормила, говорят, какая-то сердобольная старушка. Пол-ложечки куриного бульона в рот насильно вливала. А насчёт осмотра... Хм... Вот вернётся через неделю из отпуска наш гинеколог, тогда и обследуем.
— Надо собрать консилиум, Лев Николаевич, — заметил Корсаков. — Определиться с диагнозом. Решить, какой комплекс лечебных и медикаментозных мероприятий назначить больной.
— Мы и есть с вами консилиум, коллега, — с примиряющей улыбкой ответил Иноходцев. — На мой взгляд, эта больная бесперспективна. Переводить на неё дефицитные медикаменты считаю бессмысленным и вредным разбазариванием государственных средств. Из лечебных мероприятий рекомендую раз в неделю контрастный душ Шарко для улучшения кровообращения.
«Широте» медицинских назначений оставалось только удивляться.
— Хабарушка, голубчик, — обратился главврач к жилистому санитару. — Сделай добренькое дело, искупай вновь прибывшую больную. А то от бедняжки уже зверьком тянет.
* * *
Санитар, поименованный Хабарушкой, мурлыча что-то себе под нос, покатил в душ усаженную в кресло-каталку больную. Корсакову стало не по себе. Не нравился ему этот татуированный, очень не нравился.
— И какого чёрта в клинике не держат санитарок, — негодующе размышлял Сергей. — Если есть женское отделение — значит, должны быть и какие-то нянечки. Ну это же безобразие, что пациенток купают санитары-мужчины. Бедлам, да и только!
С этими мыслями добрёл он по коридору до душевой. За дверью слышался шум воды. Хрипловатый мужской баритон мелодично напевал:
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
Потому, что я с севера, что ли,
Я готов рассказать тебе поле,
Про волнистую рожь при луне.
Шаганэ ты моя, Шаганэ.
— И так бывает! — приятно удивился Сергей. — Подумаешь сгоряча плохо о незнакомце, а он окажется вполне культурным, приличным человеком. Вот ведь поёт душевно, Есенина наизусть помнит.