– Мирра! Извергиня Тунгрова! Что с мальчиком из Яви сделала! Замучила живого ребёнка, совсем ножки дитю отморозила! Бегом спускайся в Логово греться, милый!
Указывая дорогу, старушка первой засеменила вниз по земляным ступенькам.
В Логове оказалось тепло. Правда, в нём стоял вполне откровенный запах псины. И Громов про себя сразу обозвал его норой.
К слову сказать, данная мысль не была никем услышана, поскольку Георгий этого совсем не хотел. Его усадили поближе к очагу – земляному камину. В нём медленно шевелились бледно-багровые языки пламени. Хозяйка-старушка мысленно, одним лишь непререкаемым взглядом заставила изрядно струсившего Георгия засунуть белые, словно мрамор ступни… в сам очаг. Прямо в эпицентр огня, на живые, постреливающие синими искрами угольки.
– На барбекю из меня, что ли, собралась вся эта загробная компания? – помыслил было ученик, но устыдился, перехватив укоризненный взгляд наставника.
В дальнем тёмном углу норы послышался щенячий скулеж. Георгию захотелось рассмотреть поближе источник этого звука. Он повернул голову и…, оставаясь у камина, словно оказался в заинтересовавшем его месте. В большом ворохе материнской шерсти, сонно попискивая, шевелились почти безволосые, покрытых лишь пухом, разномастные слепые щенки. Один снежно-белый, хорошенький, большеголовый и упитанный. Другой угольно-чёрный, губастый, совсем тощий и тщедушный. Третий – жёлтый сосунок, словно речной песок. Круглый как шарик, с зажмуренными раскосыми глазками, он казался слишком толстеньким.
– Хороши мои внучата? – от созерцания Мирриного потомства Громова оторвала чья-то мысль.
Возле камина стояла давешняя гостеприимная старушка. Она уже сбросила часть своих шерстяных одёжек и превратилась в почти нормальную бабушку. Мама волчицы Мирры улыбалась беззубым ртом, и множество мелких морщинок на её лице лучились нежностью и лаской.
– А это тебе, милый! Ножкам твоим тепло будет, – Морщинка положила подле гостя пару носков, вязанных всё из той же дочкиной шерсти.
Пламя в центре очага совсем не жгло – просто ласково и очень приятно грело. Вспыхнувшая через минуту острая боль в ступнях сначала жутко напугала, но очень быстро утихла.
Георгий успокоился. Громов оглядел нору и не увидел ничего примечательного. Кругом, порой до самого земляного потолка, всё пространство Логова занято разнообразными штуковинами из серебристой шерсти, «натурпродукта» от Мирры.
Волчица подошла к своему молодому гостю. Улеглась рядом, положила тяжёлую голову ему на колени и, виновато оскалившись, заглянула в глаза.
– Прости, малыш! Мама была права, я и в самом деле нарочно не устранила упущение Вацлава. Заставила тебя пройтись босиком по снегу, – тихо помыслила Мирра. – Мне часто приходится быть жестокой, так уж устроен этот мир, впрочем, и ваш тоже. Зато теперь у тебя не будет и тени сомнения в реальности происходящего. Ясность настаёт только через боль.
Мирра подняла голову и посмотрела на сидящего рядом Вацлава. Наставник Георгия устроился на таком же шерстяном тюке, как и у его подопечного. Он поместил в пламя очага свои большие узкие руки и теперь с видимым удовольствием наслаждался теплом.
– Надо поспать, странник, – тихо приказала волчица. – Утоли свой голод, запасись «праной», она тебе пригодится…
Глядя слипающимися глазами сначала на Мирру, потом на Георгия, Вацлав кивнул и, усмехнувшись чему-то, шутливо погрозил им обоим длинным бледным пальцем. Через минуту он мирно похрапывал на облюбованном им тюке.
– И ты отдохни, мама, – повернула хозяйка Логова голову в сторону Морщинки.
– В Астарде, на горячей лаве отоспимся, – проворчала старушка, но всё же послушно побрела в сторону попискивающего щенячьего угла.
Мирра лизнула горячим шершавым языком руку Георгия.
– Идём, мой мальчик, я подарю тебе Силу. Мы нужны друг другу, я утолю твой голод, а ты мой.
Они улеглись на мягком, словно пух, огромном куске серебристой шерсти. Ученик обнял волчицу. От неё сладко повеяло молоком кормящей матери и… женщиной. Георгий вспомнил этот волнующий, влекущий запах. Воспоминание пришло от дальних далей, наверное, из его предыдущих жизней.
– Ты или я? – дыша в лицо ученику влажной горькой хвоей, спросила женщина с телом волка.
Георгий в недоумении пожал плечами.
– Тогда ты! – решила за него волчица, и в её огромных ярко-бирюзовых глазах, таких неуместных на хищной морде, мелькнула смешинка. В ту же секунду всё тело Громова охватил страшный, непереносимый зуд. Парень вскочил, содрал с себя серую хламиду. За ней больничную пижаму и принялся яростно чесаться. К ужасу ученика, всё его нагое тело стремительно покрывалось рыжеватой порослью, мягкой и шелковистой шерстью юного волка.