— Хм...
— Кстати, это лишь начало его посмертной истории. Можешь взглянуть, что с ним сейчас будет происходить. Не волнуйся, с аутодафе[1] на сегодня покончено.
Не без страха Гром вновь приблизил то место Астарда, где только что был превращён в пепел и пар индийский злодей. Лава с этого страшного места уже отступила. На каменистом, дымящем грунте вдруг появилось тёмно-серое пятно — похоже, пепел. Через мгновение пепел поднялся в воздух и, закрутившись в миниатюрном смерче, он превратился в увенчанную черепом груду человеческих костей.
Эти самые кости внезапно, без предупреждения, принялись двигаться, а череп подскакивать, словно какой-нибудь жизнерадостный кролик. Представление это было даже забавным, оно походило на чью-то чёрную, очень чёрную шутку — злую насмешку над мёртвым убийцей.
Кости между тем воссоединились, успешно образовав скелет, и начали стремительно обрастать плотью. Вскоре голый и безволосый словно младенец, выпучив наполненные ужасом глаза, Аджит сидел на месте своей недавней казни. Казалось, он посетил, наконец, родную индийскую баню и, похоже, подвергся там тотальной эпиляции.
Картинка перед глазами Грома вдруг пошла рябью и помутнела, словно случились помехи в старом телевизоре. Но вот всё восстановилось. Рядом со злодеем, брезгливо помахивая полосатым хвостом, стоял всё тот же тигр. Перестав оглаживать свой гладкий, словно биллиардный шар череп, Аджит вскочил и протянул руки к зверю. Он явно узнал Бенгальца и, похоже, даже обрадовался.
Несчастный надеялся, видимо, что старый знакомый уведёт его прочь из ужасного места, подальше от дикого огня. Меж тем пурпурный, в траурную полоску проводник не торопился. Словно хвастаясь своими смертоносными, цвета слоновой кости кривыми клыками, он зевнул во всю огромную пасть. По-кошачьи потоптавшись, хищник развернулся на месте. Подняв гибкий хвост, он выставил на всеобщее обозрение свои бархатные шары, и тут же щедро оросил подопечного злодея горячим золотым дождём.
Оторопевший от такого поворота, голый Аджит резко отскочил от наглой гигантской кошки. Своей левой ступней, розовой нежной, он угодил прямо в наползающий на берег дымящий лавовый язык. С искажённым от невыносимой боли лицом, он метнулся в сторону, где принялся подпрыгивать на одной ноге, беззвучно воя.
Пока разбойник скакал, на его голове и лице стремительно отрастали волосы. Вскоре всё его тело покрылось буйным смоляным волосом. Ещё минута, и несчастный превратился в чёрную обезьяну, заросшую густой шерстью. Вытаращив глаза, поднося к лицу то одну волосатую кисть, то другую, он изумлённо разглядывал себя.
— Работа Бенгальца! — прозвучала в голове Грома мысленная усмешка Мирры. — Полосатый у нас шутник! Приодел своего подопечного для прохладного Азгарда.
— Азгарда? — удивился Гром.
— Ну, да, — подтвердила Мирра. — На совести разбойника больше сотни зверски замученных жертв. Не сжигать же его сто раз подряд в Астарде. В Азгарде первое время он будет почти счастлив. Пока с годик не попрыгает одинокой обезьянкой по пустынным холмам, от псов Палача не попрячется. А оголодав, собственное дерьмо кушать не научится. А там и снова в тепло, к знакомому комельку… Владыка Тунгр у нас с юмором, даром что питается страданиями как невинных, так и злодеев.
— И так целую вечность?! — ужаснулся Гром.
— Нет, конечно! — устало вздохнула наставница. — Не бывает вечного воздаяния за временное зло. Когда-нибудь и до Аджитов доходит, что они натворили. Тогда придёт мать Света, и протянет ему руку прощения и помощи.
***
Очнулся Георгий в Логове, на мягком ложе, пахнущей медовой хвоей и кормящей волчицей. Ученик потянулся — тело отозвалось молодой радостной благодарностью за переполняющие его силы. Чувствовал Громов себя превосходно, совсем неплохо для человека, попавшего при жизни в Посмертье.
— Гоша! — мысленно позвал его из дальнего угла голос Мирры.
— "Новое дело!" — удивился Громов.
Гошей его называла только мама Света, да ещё Вацлав, и то всего несколько раз. Георгий подошёл к «детскому углу», отдающему молоком и немного псиной. В своём обычном волчьем обличье Мирра лежала, жмурясь от удовольствия на подушках из собственной шерсти. Мать кормила детей. Жадно попискивая, щенки теребили беззубыми ртами её набухшие соски. При этом они непрестанно возились, отталкивали друг друга лбами и мягкими лапками.