Небольшая компания санитаров расположилась на краю зала, за бассейном-джакузи, возле стрельчатого окна, наполненного наружной ночной тьмой. Парни натащили сюда матрасов и, укрыв новенькими простынками, соорудили из них мягкие лежанки, похожие на турецкие диваны. У их подножия теснились бутылки, стаканы и тарелки с закуской, мурлыкал что-то блатное серебристый пузатенький магнитофон-бумбокс.
Раздевшись, Бугай уже обмотался, как и его приятели Кузя, Кадаврик и Батон, казённой простынёй. С пластиковыми стаканчиками, наполненными чем-то прозрачным, санитары возлежали на матрасах — в позах пирующих римских патрициев.
Отложил в сторону дистанционник от светильника-аквариума, Бугай поднял над головой свой стакан, чтобы провозгласить:
— За именинничка, братва! Кадаврика нашего! И чтоб он так красиво жил, как мы щас отдыхаем!
Сыщик незримо покачал головой. Понятие «красивая жизнь» трактовалось младшим медперсоналом Огнева лога весьма своеобразно.
— Та йди вже сюди, не бійся[7], як тоби, Женя, — повторил Батон и похлопал подле себя по матрасу.
Мышкин робко присел неподалёку от Батона. Всё-таки у этого санитара была репутация самого безвредного.
— Отож! Гарно живём!— Батон торжествующим жестом обвёл остановку: устланный казёнными матрасами зал с джакузи, сауной и странным аква-светильником. — То наш главврач, Лёва Николаич об людях, младшем медперсонале, заботится. Шикарно!
— Плесни себе «Буратино», фраерок! — обращаясь к Евгению, проскрипел-приказал со своего ложа Кузя.
— Наливай, хи-хи, не соромся[8], носатенький! — дробно хихикая, поддержал приятеля Батон. — А ведь точняк, Кузьма, Женёк этот на лимонадную Буратину похожий.
Женя подчинился уговорам, и налил себе полстакана из бутылки с пёстрой «мультяшной» этикеткой. На картинке, и правда, улыбался смахивающий на него длинным носом сказочный деревянный человечек.
— За именинника до дна! — буркнул со своего лежака Бугай.
Евгений не посмел ослушаться, разом опрокинул содержимое в себя и тут же, выпучив глаза, принялся хватать ртом воздух. Жидкое пламя зажглось у него в гортани и, мгновенно перекинувшись внутрь, полыхнуло в самом желудке.
— Запей, запей водою, сердечный! — с жалостной услужливостью протянул ему пластиковую бутылочку Батон.
Женя выхватил у него посудину и принялся заливать нутряной пожар. Он даже не понял, что вторично жестоко обманут — просто свалился без чувств на укрытый свежей простынкой новенький больничный матрас.
Мышкин очнулся от доброй порции холодной воды, выплеснутой в лицо. Над ним маячили круглые озабоченные физиономии Батона и Бугая, сбоку вклинилось узкое перепуганное лицо Кадаврика.
—М-да, Хабар не одобрит, коли узнает, — пробормотал Бугай.
— Извини, брат, за шутку, не рассчитали мы! Спиртяга — она, мать её, игруха коварная! — произнёс заплетающимся языком именинник.
— Зараз Кузя с женского отделения повернёться, дамочку тоби привезёт, — чуть ли не ласково засуетился толстяк Батон. — У тебя баба-то, була когда-нибудь?
Словно в подтверждение его посулов, с дребезгом распахнулась стеклянная дверь и в зал, толкая впереди себя инвалидную коляску, ввалился полупьяный Кузя. В кресле сидела молодая светловолосая женщина в больничном халате. Руки марлевыми бинтами прикручены к поручням, нижняя часть лица криво перевязана полотенцем.
— О, Шила на мыло приехала! Любонька наша! — с пьяной ласковостью обрадовался Бугай. — А как ты, Кузьма так быстро обернулся? И ваще, как ты её в кресле, по ступенькам, сюда в башенку допёр?
— Ну, ты тормоз, Бугаюшка, — захихикал в ответ Кузя. — Там же из женского отделения в башню прямой лифт имеется.
—Да? А чо я, как дебил, каждый раз через подвал и по ступенькам прусь? — обескуражено пробормотал Бугай.
Вдвоём они принялись отвязывать женщину от кресла, подняли её на подгибающиеся ноги, сняли с лица полотенце, и с двух сторон под руки повели к своим лежакам. Размытые черты её лица были когда-то правильными, теперь же оказались под серой вуалью душевной болезни.
— Шило на мыло, шило на мыло… — кивая неизвестно кому, не переставала повторять на ходу несчастная.
Батон с Кадавриком вернулись к накрытой «поляне», и с увлечением принялись выпивать и закусывать. Мышкин присел рядом с ними, продолжая коситься на усевшихся в своём углу Бугая с Кузей. Женщину усадили посередине, чтобы поочерёдно совать ей в рот то дольки апельсина, то шоколадные конфеты. Больная безропотно принимала всё — механически пережёвывала, но не переставала при этом непрерывно бормотать: