Санитары попытались было скрутить Медведева, да не тут-то было! Параноик раскидал дюжих мужиков, словно детей.
Тем временем на шум подоспел дежурный медбрат Зингер. Тот самый, пожилой и субтильный, с короткой седой стрижкой под бобрик. Он жестом отстранил санитаров и молча вперился неподвижным взглядом в лицо буйного больного. Тот весь как-то сразу обмяк и без проблем дал упаковать себя в смирительную рубашку. Не успел восхищённый Корсаков выразить свою благодарность Зингеру, а того уже и след простыл. Лишь откуда-то из дальнего конца коридора донёсся скрип колёс его древней, комодообразной тележки с лекарствами.
После ухода Зингера спелёнатый в «смерилку» Медведчук вновь возбудился. Буйный больной дёргался, протяжно выл и мотал головой. При этом он щедро орошал медперсонал обильной влагой из носоглотки.
– Гадина! Ох и гадина! Лёню моего на старости лет обольстила! – рыдал обостренец. – Генерального секретаря партии совратили, товарищи! – обращался он к ретивым краснорожим санитарам. – Если вы, товарищи из политбюро не вмешаетесь, я сама Нинку ликвидирую, стерву белохалатную! Удавлю интриганку на её же резинке! Советская Родина в опасности, товарищи!
Больной нёс забавную, анекдотическую чушь. Однако для Корсакова этот бред смешным не являлся. Он был врачом и прекрасно понимал, как на самом деле страшно и тяжко страдают его пациенты.
В итоге пришлось доставить больного в «мягкую», обитую поролоном комнату и срочно «вкатить» ему ударную дозу галоперидола. Через несколько минут Медведев обмяк и затих. Только после этого Корсаков решился «распаковать» несчастного. Младший медперсонал во время всей катавасии вёл себя на удивление корректно и грамотно, да что там, нежно… Ни грубого слова, ни жеста. Всё Сергей Олегович, да Сергей Олегович…
Выражаясь канцеляритом, силовое воздействие санитаров являлось минимальным и полностью оправданным. В общении с врачом они были сама предупредительность и тактичность. Более того, златозубый санитар, именуемый «товарищами» Бугаём, постоянно заглядывал в глаза Корсакову и дарил своей ослепительной, драгоценной улыбкой.
Запирая «мягкую» палату, Сергей Олегович, удивляясь самому себе, сунул в карман халата оставшуюся, запасную ампулу «гальперыча».
"Если, что запишу, как разбившуюся, а пустое стекло вложу. И зачем такая бюрократия? С галоперидоловой наркоманией эти чинуши медицинские борются что ли? Кретины тёмные!"
***
Поздним вечером Корсаков наконец-то вернулся домой. В свою почти родную «готическую квартирку». Если, что и радовало молодого врача, так это его больничное жильё, настоящие апартаменты, предоставленные ему директором клиники Иноходцевым. На романтический, барочный вкус Сергея всё здесь было великолепным. Кабинет, мраморная ванная, а спальня вообще, королевская, с огромной старинной кроватью и высоким бархатным балдахином, ныне выцветшего, но когда-то небесно синего колера. Стрельчатое, как в старинных замках окно во всю стену только добавляло романтизма данному жилому пространству. Когда-то, очень давно, ещё до войны, во времена нахождения этих территорий в составе Польши, это была квартира одной семейной пары, первого директора клиники польского профессора-психиатра и его жены. Ужасно, но, по словам главврача, этих интеллигентных супругов, во время войны расстреляли эсэсовцы. Зверски убили вместе с больными клиники. Как звали поляка-профессора Корсаков, к сожалению, запамятовал.
Сергей очень устал, и ему ужасно, мучительно хотелось «расслабиться». Благо, в старинном, резном, красного дерева буфете томился в одиночестве заветный хрустальный графинчик. Посудина хранила в себе триста золотистых грамм пятизвёздного, как и вышеупомянутый покойный генсек, армянского бренди. Впрочем, тщеславные производители янтарного нектара упорно называли это национальное достояние коньяком. Очень хотелось поступить с этим напитком по заветам святого страстотерпца императора Николая второго. Достать из томной прохлады буфета чуть увядший лимончик, нарезать его тонкими дольками и чуточку присыпать сахарком. Затем принять стопку «армянчика» и зажевать-закусить принятое нежно-бодрящей, кисло-сладкой сводящей скулы толикой цитруса. Правда, одной рюмочкой дело вряд ли ограничится…