"Воровской сходняк!" – без труда догадался Гром.
Георгий оглянулся. Хабар и Бугай куда-то исчезли. К Громову и Мышкину подошёл пышноусый, одетый в синий старинный камзол метрдотель. Он отвёл их к дальнему, сервированному закусками и графинами столу.
– Просили обождать, – коротко сообщил усатый мэтр и исчез.
Громов прекрасно понимал, куда он попал. А потому, в целях предосторожности, решил тайком, но очень внимательно оглядеться. Однако то, что Георгий увидел, стало для него новой шокирующей неожиданностью.
. "Похоже, для меня пришло время открытий!" – второй раз за день изумляется Гром.
Вот сидит с края стола тощий длиннолицый тип с расплющенным носом мордобойца. На нём серо-стальной костюм от Бриони. На мосластом запястье массивный, старинный мужской браслет белого золота. Ряженный во всё чужое разбойник. Но Громов видит на его месте совсем другого человека. Этот одет в серую, перепоясанную грубой верёвкой сутану с откинутым на спину капюшоном. У него выбритая на макушке тонзура.[1] Костистое, измождённое постами бледное лицо. Пронзительные, серо-стальные глаза фанатика.
"Смахивает на католического монаха, – неуверенно решает Громов. – Хотя, может быть и священника".
За спиной у «монаха» заколыхались в дымном мареве красные огненные языки. Громов видит наполовину обуглившийся огромный деревянный крест на возвышении. К этому кресту прикован цепями человек. Одежда уже сгорела на сжигаемом заживо. Он весь в страшных ожогах. Несчастный извивается, корчится в диких пароксизмах боли. Разорван в беззвучном крике чёрный провал его рта. Но невозмутим, безмятежен лик стоящего у костра «монаха». Только бледные губы тронула едва заметная усмешка.
"Кто же этот монах?– пытается осмыслить увиденное Громов. – Простой солдат священной инквизиции? Судья? Палач-доброволец? Что и зачем сейчас мне было показано? Смертные прегрешения в одной из прежних жизней этого человека, или его тайная суть? Эх, Вацлав бы всё точно объяснил! Да только не слышу я больше голоса наставника. Теперь сам. Всё сам"…
Гром перевёл взгляд на оживлённо беседующую троицу. Мощные жгучие брюнеты средних лет. Похожи, как родные братья. Яркие, с распущенными узлами, дорогие галстуки, белоснежные рубашки с закатанными рукавами. На оголённых предплечьях искусные, словно живые картины, татуировки. На бычьих шеях массивные золотые цепи от Тиффани.
Но вместо чернявых и гладколицых вполне современных мужиков Громов видит каких-то, очень похожих на них военных. Эти облачены в смутно знакомую униформу. Сиреневые, с красным околышем фуражки. Зелёные френчи. Синие галифе.
"Офицеры НКВД!" – не без труда опознаёт военных Георгий.
Тут же за спинами этих людей возникает новое видение. Черная, точно вывернутая наизнанку земля. Группа мужчин в несвежем исподнем стоит на коленях, лицом ко рву. Позади них те же энкавэдэшники. Все с чёрными пистолетами наизготовку. Нестройный залп, словно из новогодних шутих. Лёгкий сизый дымок над стволами. Казнённые в своём несвежем исподнем валятся в братскую могилу.
Видение прерывается вспышкой громкого смеха. Один из чернявых выдал удачный анекдот. Относительно скромно одетый седой старик, судя по синим перстням на коричневых от никотина пальцах, вполне солидный вор. Он только что чинно беседовал с неким, барственного вида субъектом.
– Алё! – раздражённо, через стол бросает седой мужчина в сторону весёлой компании. Старик делает укоризненный жест рукой, словно стыдит расшалившихся детей.
– Извиняй, Рустам Ахматович! Расшумелись мы! – приподнявшись над столом, ухмыляется один из чернявой троицы.
Но Грому видится другое...
Над седой благообразной шевелюрой старика колышется туманное марево. В нём постепенно проявляется каменистый берег и бурные волны полноводной горной реки. Возле огромного валуна стоит, заросший до глаз, дремучего вида человек в белоснежной бараньей папахе. На бородаче шёлковая алая рубаха с высоко закатанными рукавами. В его мускулистых волосатых руках длинный сверкающий ухоженным стальным лезвием кинжал. У ног джигита стоит на коленях белобрысый с оттопыренными ушами тощий мальчишка в выцветшей, песочного оттенка гимнастёрке.