Над её головой вместо лепного белого потолка зияла бездонная усыпанная мерцающими звёздами бездна. Но вот эта сияющая мириадами светил Вселенная, словно по волшебству превратилась в бескрайний чёрный океан, наполненный сонмами сверкающих рыб. Серебрящийся поток образовал замкнутую спираль. Шевеля миллионами плавников, мерцая чешуёй, поплыл он в бесконечный, величественный, не поддающийся осмыслению путь. Вечный косяк бессмертных рыб…
Корсаков перевёл взгляд на любовницу. От Амины исходило свечение. Её кожа вдруг стала прозрачной. Замерцали синеватые жилы. Внутри их заструился драгоценный пульсирующий ток алой и тёмно-рубиновой крови. И ещё глаза! Огромные чёрные глаза на белом лице. Они выманивали, забирали, втягивали внутрь себя душу Сергея.
Да! Сейчас Корсаков был готов умереть за Амину, даже раствориться в ней.
Но отдать душу?! Что же ему останется?! Пустота?! Вечное небытие?! Ничто?!
Сергей попытался собрать остатки воли и дико, на пределе голосовых связок, на всю Вселенную, закричал:
– Не-е-ет!
***
Тьма. Покой. Корсаков умер. Он знал это совершенно точно. Именно так, по его просвещённому, медицинскому убеждению и должно выглядеть «абсолютно летальное состояние».
"Впрочем, что значит выглядеть? – возмутился покойный Сергей. – Для кого выглядеть? Для тела? Но ведь тело после смерти есть, не что иное, как «труп обыкновенный». Кадавр, то есть! А наблюдатель и естествоиспытатель из кадавра, как говорится, так себе… «Мироздание непознаваемо в пределах человеческого разума!» – выставил оригинальную тезу[4] совершенно мёртвый, но агностически анализирующий индивид.
"Железная логика!" – не забыл порадоваться за свой посмертный интеллект усопший доктор.
Впрочем, Корсаков мгновенно пресёк это недостойное учёного самолюбование и продолжил анализ происходящего:
"Следовательно, посмертное состояние может и должно осмысливаться, ощущаться и, чёрт возьми, наблюдаться монадой. Душой в просторечии. То есть, мыслящей бессмертной нематериальной частью всякого хомо, хотя бы немного сапиенса!"
Корсаков тихо порадовался обнаруженной интеллигентности, а также глубокому интеллекту своей бессмертной монады.
Он ухмыльнулся небытию, мысленно глубоко вздохнул и потянулся воображаемым, возлежащим в нирване телом. Заложив несуществующие руки за голову, индивид продолжил мыслить:
"Но какая же это прелесть – процесс познания. Пусть он даже приводит к совершенно субъективным искажённым и далёким от реальности выводам. А ведь, если честно признаться, то самые яркие впечатления в моей окончившейся жизни это не изучение трудов великих мыслителей. Это, даже не мои собственные научные изыскания в области клинической психиатрии. Самым ярким, как не постыдно это признавать, оказался процесс познания женщины, занятие с нею любовью".
Перед усопшим доктором начали возникать совершенно неприличные в условиях вечного покоя картины.
Он и школьные подружки Анжела и Света. Он и жена Люба. Он и Ядя Поплавская. Он и Амэна.
"О! А мэна это было… – сладко содрогнулся Корсаков. – От этого что-то я, похоже, и пребываю сейчас в Вечности".
Что-то горячее капнуло на воображаемое лицо и, щекоча несуществующую щёку, скатилось прочь.
"Фантомные боли! Померещилось!"
"Банально и пошло, но факт! – продолжал покаянно размышлять покойный. – Я мыслящее сексуальное животное. Я любящий самец. И, чёрт возьми, стоило жить только ради этого"…
– Стерва она!– ворвался в Небытие Корсакова знакомый женский голос.
– "Ну, это уже слишком! Что эта пани Поплавская в моей Нирване делает?! – возмутился усопший. – Я, конечно, любил её при жизни. Но не до такой же степени!"
– Какая рекреация?! – бесцеремонно громко продолжила возмущаться Ядвига. – Ты из меня идиотку сделал! Эта голодная сучка банально трахнула моего парня! Причём по моему же согласию. Я же всё видела. Скакала тут на нём, да ещё и выла от удовольствия! А я и шевельнуться не могла! Сволочь ты, Андрюша! И зачем я дура тебя послушала! Впрочем, сама я хороша! Пожалела ведьму. Она уже на ладан дышала, вот я и разнюнилась. Что? Ну, я просто счастлива, что ей помогло! Да пошёл ты!
– "Ох!" – мысленно вскрикнул Корсаков.