Зингер взглянул на собеседника блеклыми голубыми глазами и с неподдельным удивлением заявил:
– Да?! И что же плохого в смерти?
Медбрат в очередной раз щёлкнул пультом, и кресло с Громовым загудело, задвигалось, медленно покатило его вперёд по залу. Грому ужасно захотелось поднять голову, чтобы увеличить обзор. Изголовье кресла тут же бесшумно приподнялся, послушно выполняя его невысказанное желание. Внезапно Георгия охватил горячий стыд. Увлечённый происходящим, он совсем забыл об оставшемся по ту сторону дверей этого зала приятеле.
– Что с моим другом? Где Мышкин? – задал Гром вопрос, как он догадывался, шагающему позади самоходной каталки Зингеру.
– Разумеется, в безопасности, – был ответ. – Между прочим, в эти чудесные серебристые доспехи вы, Георг, облачились по совету вашего доброго приятеля. И, кстати, барон! Позвольте напомнить, простолюдины не знают чести. Чернь, даже с княжеской фамилией, всего лишь чернь! Да и фамилия та краденая…
***
Громов через стекло своего шлема недоверчиво покосился на медбрата. Тот поправлял гарнитуру с наушниками и микрофоном.
– Вы что, Зингер, так и собираетесь изъясняться загадками? – в бессильном раздражении почти заорал на старика Георгий. – Сначала, не пойми с чего, вы именуете меня бароном. Теперь намекаете, что Женя Мышкин предатель. И за какие заслуги я должен вам верить? За ваши чёртовы фокусы со скафандром.
– Раз, раз, раз! Как слышите, Георг? – вместо ответа деловито осведомился Зингер.
Медбрат в очередной раз щёлкнул пультом и Громов услышал лёгкое шипение. Слегка защипало в носу, запахло свежеразрезанным лимоном.
– "Газ! Он пустил яд!" – содрогнувшись от ужаса, предположил Гром.
Но тут же почувствовал, что по телу разливается приятное тепло.
– Не волнуйтесь, Георг! – услышал Громов в наушниках голос Зингера. – Я ваш друг! Вам ничего не угрожает. Доверьтесь мне, барон. Немного терпения и вы сами всё увидите…
[1] Gut gemacht! Ausgezeichnete reflexe! Vaclav und nach seinem Tod blieb ein Genie (нем.) – Хорошая работа! Превосходные рефлексы! Вацлав и после смерти остался гением!
[2] Entschuldigung (нем.) – Извините!
Глава тринадцатая «Волчий блуд», или "Грязные грёзы странника Грома". Послесловие
Серое небо. Серая позёмка метёт по серой земле. Черный, безлиственный лес вдали. Это Посмертье. Что же ещё? Громов оглядывается и недоумевает:
"Как я сюда попал. Мы с Женей хотели куда-то пойти этой ночью. А потом? Что случилось потом? Ведь я не собирался отправляться сюда, не произносил слов согласия, моего сакраментального, «Да!». Да и что толку? Этот способ не работает с того момента, как я услышал в лунном городе последние слова Вацлава:
– "Георгий! Ищи другой вход! Корсаков зна… Ему сообщи"…
– С тех пор ничего не прояснилось! Теперь я здесь один, без проводников. Где Мирра? А Вацлав? Я не встречался с ними, уже бог знает сколько времени. Честно говоря, изрядно успел соскучиться по наставнику и волчице. По Мирре особенно. Что поделать, хоть и загробная, но всё-таки любовь".
И еще одну странность заметил Георгий. На этот раз в Посмертье ему дышалось относительно легко. Помнится, в прошлые визиты приходилось часами привыкать к здешнему воздуху. Кроме того, он страдал от пронизывающего холода. Вацлав тогда приодел его в тёплую хламиду, а Морщинка, матушка Мирры, как в сказке, одарила волшебной обувью из дочкиной шерсти. Громов машинально поднял руки к глазам и с изумлением увидел перчатки из серебристого материала. С трудом наклонив голову, словно что-то мешало, Георгий взглянул на ноги.
– "Серебряные сапоги?! Что за..?"
– Шайзе! – с досадой прошипел за его спиной кто-то невидимый.
В тот же миг всё вокруг подёрнулось мерзкой косой серой рябью. Словно пошли помехи на экране древнего чёрно-белого телевизора. У Георгия от этого мелькания даже почернело в глазах…
…Серое небо. Серая позёмка метёт по серой земле. Черный, безлиственный лес в тоскливой дали. Это Посмертье. Что же ещё?
Гром попытался вдохнуть полной грудью по-зимнему зябкий воздух.
"Как же тяжко дышится в этом Посмертье! – мысленно проворчал странник. – А холод-то какой! Знакомый, мерзкий, пронизывающий!"
Гром накинул на голову островерхий капюшон, посмотрел на свои красные озябшие руки и спрятал их под плотной тканью хламиды.
"Хорошо, что на мне оказалась эта одёжка, подарок Вацлава. Наверное, она как-то сохранилась здесь ещё с первого моего визита в Посмертье".
Взглянув на ноги, юный странник с нежностью вспомнил милую старушку Морщинку, матушку Мирры. Именно она в прошлый раз одарила его этой волшебной обувью из дочкиной шерсти.
Гром оглянулся недоумевая: