– Нет, не знаю.
– Миллионы существований прошли мы с тобой, сын. Прошли, миновав миры и вселенные, галактики и планеты, войны и грозы, любовь и смерть, радость и ненависть! Мы не всегда были людьми. Наши души огромные периоды времени принадлежали во всех отношениях неизмеримо более могущественным и разумным существам. Мы видели, как создаются и исчезают планеты, возникают и погибают цивилизации, восстают из праха и рушатся высокоразвитые галактические империи, «рождаются и умирают звёзды, сверкающие однодневные мотыльки в круговороте огня»…
У нас нет памяти об этих жизнях, но… она есть! Её хранилище в самых потаённых, укромных уголках нашего мозга. Данную древнюю память можно и должно будет пробудить, но не теперь. В далёком, очень отдалённом грядущем. В новом непостижимом для нас нынешних мире.
Сейчас моя семья сядет в эту старенькую машину и поедет на Краковский вокзал. Он там, за лесом… Наш с Вандой вокзал. Оттуда в Варшаву, нашу Варшаву. Она будет родной, знакомой, той, которую мы всей душой желаем увидеть, но и другой, такой, что невозможно даже вообразить. Это новая, не зависящая от нас реальность. Там будет лучше и неизмеримо светлее. Там и мы будем гораздо яснее, а потому счастливее.
– Гоша! – раздался за спиной Георгия знакомый мысленный голос.
У порога дома стояла Мирра, необычайно смущённая и… одетая. На женщине было странное красное пальто, позаимствованное, похоже, из тридцатых годов прошлого явного столетия.
– Ой, Миррка! – бросился Георгий навстречу женщине. – Я так скучал! А чего это ты так странно вырядилась?
– Ванда подарила, – со странной смесью грусти и смущения улыбнулась женщина. – У меня‑то со вкусом беда. Волчица! Если бы в лесу на ветках развесили тысячи разных дамских тряпок – я бы и там себе ничего выбрать не сумела. А Ванде это уже не нужно. На новом месте должно быть всё новое. Незачем тащить в Свет всякое музейное барахло.
Она махнула рукой профессору:
– Здравствуй, Вацлав!
– Привет, волчица‑проводница! Добра тебе, – Сташевич подошёл, улыбаясь. Вглядевшись внимательнее в лицо Мирры, он озабочено спросил: – Давно?
– Ну, это как посчитать, – окончательно растерялась женщина. Если по явному, то две недели.
– Точно?
– У нас, волков, эта штука, – Мирра покосилась на Георгия, – данная штукенция у нас два с половиной месяца длится. Ну а в нынешнем случае, скорее всего, пять месяцев выйдет. Такой у меня организм – ни вашим, ни нашим.
– Не понял? – почти разозлился Георгий. – Что за нынешний случай? Что это вы шифрами размышляете? Миррка! Ты что, опять беременна, что ли?
– Что ли! Посмертная беременность! Слышал про такую? – недобро оскалившись, буркнула безмолвно волчица.
– И сколько? – явно забавляясь, поинтересовался Вацлав. При этом он поглядывал то на Мирру, то на Громова.
Исподлобья Мирра смерила недобрым взором обоих мужчин и подняла четыре растопыренных пальца.
– Поздравляю молодых родителей! Ха‑ха‑ха! – не выдержав, звучно рассмеялся старый профессор. Сделал это он вслух.
Вновь дрогнула мёрзлая земля под ногами. Одноглазые рыжие вороны, вернувшиеся на ветки в дальнем лесу, снова взмыли в разряженный воздух.
– Вар‑р! Вар‑р! Вар‑р! – отрывистым лаем вскрикивали вдалеке лиловые птицы.
– Вы это, что хотите ска…» – начал было задавать Георгий мысленный вопрос Вацлаву, но ощутил, что у него подгибаются ноги, и чуть было не грохнулся без чувств на ледяную землю…
– Раз так… Раз моя беременная жена не может покинуть пределы Посмертья и отправиться с нами в Свет, тогда и я остаюсь! – решительно подумал Георгий.
– А что? – заявила сияющая Мирра. – Работы полно. Ты посвящённый странник, спасибо Вацлаву. Значит, мы можем трудиться вместе. Это мне в светлые лепестки нельзя. А вниз, в Азгард и Астард, всегда пожалуйста!
– Э‑э, стоп! Стоп, Миррочка! – решительно вмешался Вацлав. – Ты что же, из моего ученика всерьёз тёмного проводника вознамерилась сделать? Так вот, этого не будет, пани Волкович! Я ещё могу согласиться на статус проводника‑посредника. Но не более!