К ущербным детям у одиноких матерей часто возникает патологическая привязанность, граничащая с отчаянной манией. Светлана жила для сына - баловала как могла, кормила и одевала не хуже других. Чужие здоровые дети вызывали у мамы Светы страх и раздражение, ведь они могли обидеть беззащитного Гошу. Соседи относились к этой маленькой семье с привычной брезгливой жалостью, и особой роскошью общения не дарили.
В заботах о сыне прошли-промелькнули молодые годы Светланы. Она гнала от себя пустые и опасные мысли об одиночестве, болезни или смерти, справедливо полагая, что не стоит изводить себя тем, чего человек изменить не в силах. Бог не послал этой женщине длительной болезни и мучительных дум о беспросветном одиноком будущем сына в жуткой казённой лечебнице. Мама Гоши умерла ранней весной от какой-то редкой, особо изощрённой формы гриппа. Вирус поначалу притворился обычной сильной простудой, а через четыре дня взял да и убил женщину, словно одержимый, бессмысленный маньяк.
Сердобольные соседки не могли сдержать слёз, когда великовозрастного слюнявого Гошу увозили из родного дома в холодную жуть новой жизни. В одинокое пустынное существование без любящей матери.
Санаторий «Огнев лог» никаким санаторием, конечно, не был. Хотя и располагался он среди живописных зелёных лесов, но по факту являл собой обычную провинциальную психушку. Дом инвалидов, спрятанный в одном из поистине медвежьих дальних углов юго-западной Украины.
В правом крыле старинного краснокирпичного здания жили-поживали разновозрастные, без ног или рук, но вполне обычные и относительно неслабые на голову обитатели. Для краткости, медперсонал называл их «праваками». В левом крыле ютились парализованные, а также умственно отсталые и неспособные к нормальному самообслуживанию больные. Эти бедолаги носили забавное хлёсткое наименование, отдающее политикой и чёрным юмором- «леваки».
Плохо выбритый толстый похмельный санитар в бледно-зелёной застиранной униформе «обслуживал» Георгия в приёмном покое. Сумку вновь прибывшего он вывернул на стол, дабы подвергнуть доскональной ревизии. Вещи оказались добротными, не слишком ношенными, а порой и вовсе импортными.
Глаза небритого медработника, заплывшие от перманентных возлияний, загорелись задорной жадностью. Немедленно он принялся прикидывать на себя вещи нового пациента - сначала свитер, потом джинсы, и возбуждённо при этом приговаривал:
- Опаньки! А ведь это зараз уси мои наикращи размерчики[1], а братанок?
Почувствовав, что обращаются к нему, безучастный и мокрогубый братанок вскочил с привинченной к полу табуретки, вытянул руки в сторону тёмного коридора и радостно замычал:
- Ма-а-ма Щвета! Там ма-а-ма Щвета!
Неуклюже переваливаясь, он по-медвежьи побежал вперёд. Санитар поспешил следом, отбросив вещи на стол.
Распахнув ближайшую дверь, Гоша ввалился в помещение. Ярко освещенная комната оказалась так затуманена желтоватым папиросным дымом, что хоть топор вешай. За столом, покрытым вытертой больничной клеёнкой, восседали трое разновозрастных молодцов. На столе красовался нормальный пролетарский натюрморт: три стакана, пивные бутылки, початая поллитровка и грубо порезанные куски колбасы. В руках мужчины держали игральные карты с засаленными голыми девками.
- Де ма-а-ма Щвета? Де? - запыхавшись от бега, заблажил слабоумный.
- Отож! Нарисовался, хрен сотрёшь! - отреагировал тощий и жилистый в несвежей майке.
Его руки и плечи были сплошь расписаны синими тюремными наколками. Щурясь от лезущего в глаза едкого дыма, расписной перекатил из одного угла рта в другой характерно сплющенную беломорину, и смачно шлёпнул на стол игральную карту с пышнозадой Коломбиной.
- Вот те и мама Щвета! - осклабился прочифиренными чёрными зубами зэка, явно бывший сиделец.
Гоша услышал эти слова - и как мог, отреагировал на них. Он принялся метаться по комнате в поисках матери. Толкнул стол случайно, опрокинул бутылки. Пиво- водочная лужица мгновенно растеклась, и мерзко намочила колоду карт со срамными девицами.
- Батон! - взревел молодой, лет двадцати пяти, парень, обращаясь к растерявшемуся толстяку. Его тонкогубое, носатое лицо побелело от праведного гнева. - Какого хера ты сюда с этим грёбаным леваком припёрся? Всю игру похерил, мудила грешный!
Смущённый Батон схватил Гошу за рукав куртки, чтобы вывести его из комнаты. Но, не тут-то было. Инвалид походя оттолкнул мордатого санитара, и тот с лёгкостью балерины отлетел к противоположной стене. Гоша был преисполнен решимости найти маму Свету, причём здесь и сейчас. Замычав, он грузно опустился на колени и полез под стол.