Святая жажда мести неудержимо влекла вперед наших воинов. Наступательный их порыв был высок, и ничто не могло его остановить.
Натиск гвардейцев, их отвага не имели предела. Ворвавшись в траншеи, рота Алексеева начала беспощадно уничтожать ошалевших гитлеровцев.
Удар роты Алексеева был нанесен умело и точно. Рота ворвалась в немецкую оборону лощиной, между двух высот, точно в ворота. Прямо против этих «ворот» — в глубине вражеской обороны — была еще одна очень важная высота. Гвардии старший лейтенант Алексеев приказал взводу Руденко ударить по ней слева, а взводу Береснева — справа. Приказ ротного был выполнен быстро. Стремительные фланговые удары сделали свое дело: высота была взята. Со взятием ее у врагов была нарушена вся система огня на большом участке.
Развивая успех, рота Алексеева пошла дальше на запад.
Так, шаг за шагом, нанося врагу все новые ощутительные удары, наши гвардейцы упорно продвигаются вперед. Ломая сопротивление фашистов, они освобождают пядь за пядью родную советскую землю.
8 апреля 1944 г.
Половодье
На солнечном склоне взгорья обжилась и начинала властвовать весна. Весь подлесок был обряжен в почки. На прогалинах густо пробивались зеленя. Еще немного — и они доползут, заиграют дымкой, начнут захлестывать все взгорье. От земли, леса и свежих зеленей исходили приятные, поднимающие кровь запахи. Всюду здесь чувствовалось пробуждение жизни.
У подножия взгорья играла река. Она вышла из берегов, широко раскинув свои сверкающие воды, затопив луга и перелески. Слабый ветерок бесшумно гнал по водному раздолью веселую рябь. С берега реки доносился звон топоров и разноголосица — саперы спешно чинили там лодки и сколачивали плоты.
На взгорье в ожидании переправы отдыхала группа солдат. Некоторые из них дремали, пригревшись на солнце, другие лежали на разостланных шинелях и счастливо смотрели на играющие воды реки, на проплывающие в небе стремительные облака. Лица у всех солдат были загорелые, огрубевшие от ветра.
Кавалер ордена Славы Матвей Воронов, сняв ботинки, растирал натруженные ноги и рассказывал о том, как он во вчерашнем бою за подступы к этой реке убил гранатой трех фашистов, а четвертого задушил.
— Здоров гитлеровец был! Ой, здоров! — потряхивал он головой. — И сейчас не пойму, как я совладал с ним. Заел у меня автомат, а он — на меня. Ну, скажи, закипело все во мне от злости! Сшиб я его, вцепился в горло — и ничего не помню больше. Закричали мне наши, очнулся я и вижу: лежу на фашисте, сдавил ему горло, а он уже синий весь.
Помолчав, он вдруг воскликнул радостно:
— Эй, ребята, гляди-ка!
— Что такое? — повскакали бойцы.
— Бабочка! Гляди-ка, а?
Бойцы со всех сторон приблизились к Воронову. Около него, запутавшись в сухих прошлогодних былинках, трепетала цветистая, нарядная бабочка.
— Какая ведь красота, а? — восхищенно сказал Воронов. — И сотворит же природа такое чудо! Цвета-то, цвета на ней какие!
— Да, хороша!
Воронов осторожно взялся за крылышки бабочки, но товарищи сразу накинулись на него.
— Не тронь, Матвей, погубишь!
— Эй, малый! Ну, не тронь же!
— Что ж я, — обиделся Воронов, — губитель, что ли, какой? Зачем это я погублю ее? Я легонько. Ну, смотрите вот...
Он положил бабочку на свою широкую и жесткую ладонь. Должно быть обессилев от борьбы в траве, бабочка сидела спокойно, раскинув разноцветные крылышки.
— Какая ведь красота, а? — повторил Воронов.
— Отпусти! — предложил один из бойцов.
— Сейчас отпущу. — Воронов повернулся к вершине взгорья. — Ну, лети, милая, лети в тыл! Живи-поживай, красоточка.
Он подбросил бабочку, и она затрепетала в легком воздухе.
Когда бабочка скрылась за кустами, Воронов задумчиво и певуче сказал:
— Да-а, весна, ребятушки!
Друзья отозвались:
— Весна!..
— Слушай, друзья! — опять заговорил Воронов. — Смотрю я на это половодье, и так мне радостно — сказать не могу! Вон как разлились воды-то, а? Удержи их теперь! Вот обмоют они землю, напитают силой, а потом поглядим, что тут будет: вся жизнь оживет тут, в рост пойдет, зацветет, как в сказке!
В это время на реке левее взгорья показались лодки с бойцами. Воронов посмотрел на них, защищаясь рукой от солнца, и сказал опять восторженно и певуче:
— А наши-то силы, а? Тоже идут, как эти вот воды! Идут, очищают. — Он весело прищурился. — Половодье! Истинное половодье!
2 мая 1944 г.
Солдатская тоска
Звонкая рожь радостно ласкалась у его груди. Ефрейтор Корней Завьялов бросил с ладони несколько зерен в рот, пожевал их и безотчетно быстро расстегнул пропахший потом воротник гимнастерки. Шагнув на полосу, он тут же остановился: у него перехватило дыхание от зноя и шума, что наполняли рожь. «Вот уродила! — восхищенно подумал Корней Завьялов. — А отвык я от духоты хлебной: вроде голову кружит, а?» С необъяснимым чувством он смотрел на полосу ржи. Впереди, над бугром, на фоне почти бесцветного неба, она плескалась на ветру, как прибой.
...В начале лета над всей Смоленщиной прошумели дожди. Земля с невиданной быстротой и щедростью выметывала хлеба и травы. В положенное время они буйно отцвели. Теперь над миром день-деньской плавало солнце. Хлеба и травы наполнились душистыми запахами созревающих семян и плодов...
Вчера вечером командир роты лейтенант Лисняков зашел в блиндаж, где ютилось одно из стрелковых отделений. Присев за столик, Лисняков обратился к бойцам:
— Есть важное дело, товарищи бойцы. Сами знаете: все население ушло отсюда... А кое у кого остались здесь полоски ржи. Их пора убирать. Мы решили с этой целью послать в Кручиниху несколько бойцов. От вашего отделения — одного. Мы скоро пойдем дальше, а сюда придут хозяева, увидят убранный хлеб и благодарить нас будут. Так вот, кто желает поработать на уборке?
С нар проворно соскочил пожилой человек среднего роста, белокурый, с выгоревшими и беспокойными ресницами. На его погонах резко выделялись ефрейторские нашивки.
— Я имею желание...
— Ефрейтор Завьялов?
— Так точно!
— А косить-то умеешь?
— Что вы, товарищ лейтенант! — вспыхнул Корней Завьялов. — В самую страду и родился-то под копной...
Утром Корней Завьялов был у Кручинихи. С ним пришли десять рядовых солдат с винтовками и косами.
По крестьянской привычке отпробовав свежее зерно, вдохнув его зрелый запах, Корней Завьялов, казалось, мгновенно стал другим человеком. У него моментально исчезла та строгость, что приобрел он на войне, и даже морщинки у переносья, где копилась она, растаяли на светлом от счастья лице. Выгоревшие ресницы его трепетали беспрестанно, точно от ветров. Расставив бойцов у полосы, он закричал не хрипловатым голосом воина, а горячим степным тенорком крестьянина:
— Вот это, братцы, рожь: мышь не пролезет! А шуму в ней! Ну, пошли, братцы! — И его коса белой молнией заиграла в зарослях ржи.
Шибко двигая плечами, шагая широко и сгибаясь, точно стараясь поймать белую молнию во ржи, Корней Завьялов быстро вышел на гребень бугра. Здесь он вдруг скинул гимнастерку и обернулся к бойцам:
— А ну, шагай, братцы! Разгони кровь! За мной! — И быстро скрылся за гребнем бугра.
Два года Корней Завьялов провел на войне. Сначала он был стрелком, потом стал ручным пулеметчиком. Он честно нес службу. Он побывал во многих боях и был трижды ранен. Работящий, прилежный, он ловко и самоотверженно занимался тяжелым, кровавым трудом войны. Корней Завьялов отлично понимал, что, раз началась война, этот труд не только неизбежен, но и крайне нужен: только в нем спасение Родины. Но, выйдя косить рожь, он невольно всем сердцем ощутил пленительную радость мирного труда.