Кладу перед ним на стол маленькую справку. Бронепоезда в сумме имеют 24 орудия, восемь из них — тяжелые. А во всей ударной группе Арсентия Михайловича Городнянского 26 орудий и минометов.
— Впечатляет! — согласился Иван Христофорович. — А как ввести в бой бронепоезда?
Вопрос по форме простой, но по существу сложный. Враг оседлал железнодорожную рокаду, выйти к ней с востока бронепоезда могут только через Елец, а он тоже у противника. Следовательно, одно из главных преимуществ артиллерии, одетой в броню и поставленной на рельсы, — маневренность — сведено почти к нулю.
Пришлось мне подробно доложить о рекогносцировке местности в районе Ельца. Проводил я ее вместе с железнодорожниками, с командирами бронепоездов. Обошли и облазили весь передний край, вдоль которого, то уходя во вражеское расположение, то возвращаясь в наше, тянулась насыпь железной дороги. Ремонтники уверяли, что, если наши войска возьмут Елец, они быстро восстановят главные повреждения и бронепоезда выйдут на железнодорожную рокаду.
В общем, надо было выбирать: либо оставить бронепоезда на охране станций от воздушного врага, либо вывести их на передовую, усилив наши наступательные артиллерийские группировки шестью батареями. Решили рискнуть, приняли к исполнению второй вариант, безусловно более активный.
6 декабря 1941 года войска правого крыла Юго-Западного фронта перешли в наступление, к 13 декабря окружили основные силы двух пехотных дивизий 34-го немецкого армейского корпуса и к 16 декабря разгромили их. Мы освободили свыше 400 населенных пунктов, в их числе Елец и Ефремов, за десять дней продвинулись на запад на 80–100 км, захватили 150 орудий, 250 пулеметов, более 700 автомашин [25] {4}. А если рассматривать сложившуюся обстановку с точки зрения взаимодействия правофланговых соединений нашего фронта с левым флангом Западного фронта, то их совместный удар нанес тяжелое поражение 2-й полевой и 2-й танковой немецким армиям и снял угрозу охвата противником Москвы с юга.
До конца года войска Юго-Западного фронта продолжали активные действия, атакуя врага ограниченными силами с целью сковать его соединения и не позволить перебрасывать их с нашего участка на московское направление. Там продолжалось контрнаступление советских войск. Противник чрезвычайно нуждался в резервах, но мы не позволили ему снять с нашего направления ни одной укомплектованной дивизии.
Перед Новым, 1942 годом к нам приехал главком маршал С. К. Тимошенко и от имени Президиума Верховного Совета СССР наградил орденами и медалями большую группу генералов и старшего командного состава штаба и управления Юго-Западного фронта. Награды получили и мы с начальником штаба артиллерии полковником Гусаковым. Привинчивая орден на гимнастерку, он спросил:
— У тебя тоже первый?
— Первый.
— Это нам за трудное лето, за прямую наводку, — сказал он задумчиво.
А я вдруг произнес то, что уже давно меня мучило:
— Надоело в штабе.
— Мне тоже, — сказал он. — Чувствую себя на месте, а охота опять в строй.
— Пошли к начальству? — предложил я. — Пока у начальства хорошее настроение.
— Пошли! — согласился он, и мы сразу отправились к Михаилу Артемьевичу Парсегову, изложили просьбу.
— Оба? Сговорились? — изумился он и принялся нас ругать. Дескать, уйдет начальник штаба, уйдет начальник оперативного отдела, что останется от штаба артиллерии и что прикажете делать ему, начальнику артиллерии?
Он был искренне возмущен нашей просьбой, да и я, будь на его месте, наверное, не похвалил бы основных помощников за то, что они собрались уходить из штаба. Но Михаил Артемьевич Парсегов, погорячившись, все же пошел к главкому, [26] бросив с порога: «Ждите!» Вернувшись, сказал: «Ступайте к Семену Константиновичу, он вам пропишет ижицу!»
Вошли мы в кабинет маршала Тимошенко, он улыбнулся.
— Награждаю, — говорит, — а вы убегаете из штаба? Хотите в 28-ю армию{5}?
— Хотим! — сказали мы с Гусаковым.
— Ну и славно! — сказал Семен Константинович. — Армия, как вы знаете, формируется. Ее артиллерия тоже. Вы, — обратился он к полковнику Гусакову, — назначаетесь начальником артиллерии армии, а вы, полковник Казаков, назначены его первым заместителем. Довольны?
— Так точно!
Мы выехали в расположение 28-й армии. В пути говорили о последних новостях с фронта под Москвой. Громим и гоним немца там, будем громить и гнать его из Харькова, из Донбасса, с Украины вообще. Это нам казалось очень близким. Оттого-то мы и отпросились из штаба в строй. Очень хотелось своими руками мстить врагу. Это была наша психология тех зимних месяцев, события которых волновали и воодушевляли весь советский народ. Великая победа под Москвой — она как бы озарила горизонт всей войны. Не зря же сказал потом поэт: «И Берлин, если помнится, назван был под Москвой».
В первой половине января Юго-Западный и Южный фронты смежными флангами провели Барвенково-Лозовскую наступательную операцию, вбили глубокий, до ста километров, клин в оборону противника в Донбассе. Наша 28-я армия находилась довольно далеко от этих мест и участия в операции не принимала. Доформировывая артиллерию армии, мы готовили ее к весенне-летней кампании. Штаб фронта разрабатывал крупную наступательную операцию, целью которой был разгром харьковской группировки противника, освобождение Харькова, создание соответствующих предпосылок для наступления в Донецком бассейне. Операция была намечена на май, однако участвовать в ней мне не пришлось. В конце марта меня вызвали в Москву, в Штаб артиллерии Красной Армии. [27].
В Штабе артиллерии Красной Армии
Штаб артиллерии Красной Армии размещался на берегу Москвы-реки, в старинном громадном здании 18 века{6}, что стоит между улицей Солянкой и древним московским пригородом Китай-городом. Дом этот с первых и до последних дней войны стал средоточием интенсивной творческой работы советских артиллеристов, работы не только оперативной — по руководству артиллерией на фронтах, по ее формированию, обеспечению квалифицированными кадрами, но и работы научной. Именно сюда стекались с фронтов, причем в различной форме — и официальной и неофициальной, вплоть до письма какого-нибудь командира батареи, — предложения, запросы и вопросы, рекомендации, просьбы, касавшиеся, как правило, самых острых и неотложных артиллерийских проблем. В документах и письмах был живой, непосредственный боевой опыт. Его собирали, анализировали, обобщали, и он возвращался на фронт то в форме указаний Штаба артиллерии Красной Армии, то как инструкция Генерального штаба, то в директивах Ставки Верховного Главнокомандования, то в новых артиллерийских уставах и наставлениях.
Эту творческую атмосферу я почувствовал сразу же, едва переступил порог штаба. Начальник управления кадров генерал П. В. Гамов показал приказ, которым я назначался начальником оперативного отдела штаба артиллерии, и отвел к начальнику штаба генералу Ф. А. Самсонову. Федор Александрович усадил меня в кресло, не торопясь расспросил о прошлой службе и так же неспешно и чрезвычайно скрупулезно стал рассказывать о моих новых обязанностях. Следить за его мыслью было легко, так как он не позволял ни себе, ни собеседнику ни на секунду уклониться от главной темы. Рассказывал просто, точно и емко. Его беседа ввела меня в курс главных дел, планов и замыслов возглавляемого им штаба. Одним из важнейших и актуальнейших дел было внедрение в практику директивного письма Ставки Верховного Главнокомандования от 10 января 1942 года об организации прорыва оборонительных линий противника и артиллерийском наступлении{7}.
Рассказывая об этом документе, генерал Самсонов заметил: [28]
— Некоторые артиллерийские командиры, соглашаясь с требованиями директивы, на практике ее не выполняют. Другие, наоборот, выполняют слишком буквально, то есть едва ли не заставляют артиллеристов наступать в пехотных цепях. И наша с вами задача, задача каждого на его посту, в его конкретной работе — проводить в жизнь положения директивы Ставки. Это сейчас важнейший вопрос. Не научимся группировать в кулак артиллерию, не научимся сопровождать пехоту огнем до полного прорыва вражеской обороны — наши наступательные действия неизбежно будут затухать и выдыхаться. Вы это, надеюсь, понимаете?