Непонятно, что именно заставило сумасшедшую перестать кричать, но в коридоре после этих стальных слов запела практически тишина.
В этой тишине не сказавший с самого начала ни слова Артур подошел к жене и сжал ее руку, переплетя с ней пальцы. Мерлин резко выдохнул. Гвен вскинула глаза на мужа. Пару секунд спустя король повернулся к ведьме.
- Ты будешь казнена сегодня же вечером, – негромко сказал он. Посмотрел на Леона. – Поставьте эшафот, все должно быть готово к закату.
- Да, сир, – кивнул Леон и знаком приказал рыцарям действовать.
Гриффиндор с помощью мрачного и злого Гвейна в окружении товарищей повели ведьму в темницы. Леон отдал распоряжение сэру Сафиру и ушел вместе с ним разбираться с эшафотом и прочими деталями казни. Советники и вельможи, к счастью, сами поняли, что здесь сейчас они не нужны, и удалились. Покидая коридор, Мерлин оглянулся. Не из любопытства, а из беспокойства.
Король и королева молча обнимались.
Казнь и правда состоялась этим же вечером. На небо с запада стекали чернила, и последние рыжие лучи октябрьского заката падали на деревянный эшафот. Людей никто не звал, но народ сам пришел. Пока преступницу выводили к виселице, король оглашал ее преступления: призыв магией чудовища, убившего множество рыцарей и селян, затем убийство сэра Патриса де ла Порте, следом убийство сэра Рейнольда и попытка убийства короля, и, в конце концов, магический обман с целью убийства королевы. Приговор – смертная казнь через повешение.
Артур был сух и невозмутим. По его лицу нельзя было прочитать, что он испытывает, но Мерлин догадывался, что в душе друга сейчас болото напополам с облегчением. У него самого было так же, хотя и по немного другим причинам. Стоя рядом с королем на балконе, маг увидел, как тот, произнеся все нужное, снова переплел пальцы с королевой. Гвиневра выглядела под стать мужу – мрачная и невозмутимая. Лишь сцепленные за балюстрадой, там, где не видно, руки собирали в себе весь стресс этих двух людей.
Мерлин смотрел вниз и отчего-то чувствовал себя горько. Конечно, он никогда не любил смотреть на казнь, будь этот человек хоть трижды виновен во всех грехах мира. Но было что-то еще... Например, он какого-то черта был рад, что ведьма успела выкрикнуть свое имя, и теперь не умрет безымянной. Какое ему дело до имени сумасшедшей колдуньи, пытавшейся убить его друзей? Какое ему дело, как она умрет?..
Элейна шла к эшафоту молча и спокойно. Она так брыкалась и извивалась, что Гаюса попросили дать ей сильное успокоительное. Теперь она просто плакала.
Конвой, сопровождавший ее к виселице из темниц, возглавлял сэр Мадор, у которого наконец была возможность отомстить за смерть младшего брата.
У Элейны все еще были связаны руки. У всех, кого Артур казнил до сих пор, руки были свободны. И Мерлин понимал, что это из-за того, что другие не могли, щелкнув пальцами, разнести эшафот. Но просто не мог перестать думать, что это из-за того, что маги должны быть унижены. Что им нету никакой веры, даже перед смертью. Не мог не перестать думать...что, если все будет вот так же, если он признается другу в магии?
Вот почему так горчила для него эта казнь.
Здесь сейчас казнили магию.
Что, если когда-нибудь здесь казнят и его? И его друг будет вот так же сух и мрачен?
Но Мерлин отгонял эти мысли, вспоминая ту связь между ними, которую до сих пор ничто не разрушило. Он вспоминал взгляд голубых глаз, неизменно обращающийся к нему даже в сборище вельмож и советников. Он вспоминал решимость друга, который всегда был готов положить за него свою жизнь. Вспоминал Камелот, который они построили вместе.
Нет, ему никогда не быть на месте этой ведьмы. Потому что дружба все же сильнее обид и предрассудков.
Мерлин снова взглянул вниз.
Артур махнул рукой, и на веревке обвисло тело успокоившейся колдуньи.
====== Глава 49. Исполосованные прошлым. ======
Прочитать человека можно разными путями.
Например, многое может сказать одежда. Дорогая или дешевая ткань, грязные или вычищенные рукава, оборванный или приглаженный ворот и многое другое расскажут о том, где этот человек родился, кем он рос и каким вырос. Но верить им полностью не надо – они не точны. Одежду можно украсть, получить в подарок, а еще просто не успеть выстирать.
Можно, конечно, попробовать прочитать человека по его улыбке и глазам. Поймать лукавство в морщинках, усталость в изгибе губ, горечь в глубине зрачков или беспечность на гладком лбу. Но это тоже не слишком надежный источник. Глаза и улыбки могут лгать. Лицемерить, фальшивить, льстить, ублажать или просто прятать, ведь улыбка может спрятать, поверьте, очень многое.
Доверять можно, пожалуй, только шрамам. Они тонко расчерчивают кожу, и вот, перед вами уже не тело, а летопись. Что может быть надежнее? Завоеватели часто кидают в огонь все свитки, в которых говорится о прошлом павшего города, но шрамы стереть не получится. Они – нестираемые чернила, впечатывающие прошлое в живой пергамент. Шрамы не забудут и не дадут забыть. Они распишут на теле твою историю, истинную, без прикрас и уловок. Вот почему все так старательно прячут свои шрамы под одеждой – прикрывают рубахами, затягивают перчатками, повязывают шарфом. Просто это дороги, по которым слишком легко дойти прямиком до сердца.
Гаюс пересчитывал свои шрамы каждый раз, когда думал о магии. О ее будущем и особенно – о ее прошлом. Ведь каждая линия на старой коже врача – память о Великой Чистке. О каждом маге, которому помог избегнуть казни. А еще обо всех, которым нет. Не помог. Побоялся. Не решился. Не смог. Шрамов на его теле, как думал Гаюс, в сто раз меньше, чем должно быть. Ведь их меньше, чем костров, дым от которых, кажется, до сих пор разъедает ему нос.
Вот этот, длинный, под коленкой – след о том, как он упал на камни, глубокой ночью продираясь по скалам, чтобы провести за границу Камелота Балинора. Гаюс усмехнулся, глядя на этот шрам, в первый раз встретив Мерлина. И почувствовал себя спокойнее, зная, что что-то сделал правильно. Что что-то сделал не зря.
А вот этот короткий, на запястье – подарок стрелы, проехавшейся по его руке, но не отнявшей жизнь. Стрела была слепа в темноте. А он тогда смог передать маленькую Моргаузу жрицам. Гаюс знал, что шрамы болят только из-за непогоды. Что ж, его непогодой была ведьма, попытавшаяся захватить Камелот.
Глядя на все эти линии, Гаюс думал о том, сколько других должно было быть между ними. Скольких других магов он должен был рискнуть спасти. Тех, что спалила Чистка... Поэтому в глазах старика исчертившие его кожу шрамы были не следами храбрости, а жестокой памятью о малодушии. Его жгли те шрамы, которых он не получил.
У Гвен шрамов было мало, но все они ей памятны. Например, небольшой, почти круглый шрам от давнего ожога на тыльной стороне правой ладони.
- Это было лет десять назад, – рассказала она Пенелопе одним погожим октябрьским вечером, одним из тех, в которые подруги вдоволь разговаривали перед сном, потому что король был занят делами и приходил позже. В спальне горели свечи, Пен аккуратно складывала дневное платье королевы, а сама Гвен уже сидела на постели в белой сорочке. – В Камелот приехали какие-то гости...уже не помню, откуда. И меня одолжили на время одной из приезжих дам. Как ты понимаешь, капризная была особа. А мне шестнадцать было... И вот эта дама испачкала перчатки в масле, фруктовом соке и еще бог знает в чем. Решила, естественно, что виновата я.