Выбрать главу

- Больше, чем я? – усмехнулся Мадор. – Умоляю. Я едва не убил королеву. А она меня простила, а потом еще и вылечила. Не думаю, что Пенелопа сильно отличается от Гвиневры. Извинись, приятель. Женщины умеют прощать. У них с этим как-то лучше, чем у нас. Хотя обижаются они чаще.

- Пра-авда?

- Правда... – и он вдруг всполошился, увидев, что творится с товарищем. – Хэй! Да тебе и впрямь нельзя пить... Не волнуйтесь, мы заплатим за уборку! Давай, поднимайся, я тебя выведу на воздух.

Пенелопу сменила Коринн, когда она уходила к королеве. Но после разговора с подругой, Пуффендуй настроилась поговорить с Годриком, все прояснить и извиниться. В конце концов, она действительно не должна была что-то решать за него. Это не объясняло его реакции, но все же... Она вернулась в дом друзей, сказала Коринн, что хочет посидеть с птицами, но эта странная девушка, кажется, поняла, почему она хочет остаться, и без лишних слов пожелала удачи и ушла.

В ожидании любимого, Пенелопа ходила по дому, заламывая руки, бормоча себе под нос речь, волнуясь и сомневаясь. Раз пять она порывалась все бросить и уйти, боясь встречи. Но осталась. И вот, уже в сумерках, когда она принялась зажигать свечи, вдруг дверь распахнулась без пароля. Годрик появился на пороге мрачный и решительный, его лицо выражало намерение то ли убить девушку на месте, то ли заколоть самого себя на ее глазах. Захлопнув за собой дверь, он широкими шагами направился к ней.

Испуганная его видом, Пен невольно сделала шаг назад и заговорила быстрее, чем нужно:

- Прости меня, пожалуйста, я много думала о том, что произошло, я поняла, что сделала, я осознала, что...

- Я идиот.

Резко заявив это, Гриффиндор неожиданно рухнул на колени, едва приблизившись к ней. Пенелопа ожидала чего угодно, но не этого. Она в шоке уставилась на его склоненную голову, не находя слов.

- Что..?

- Рыцари встают на колени перед своим королем, клянясь ему в верности, – произнес мужчина. Поднял голову, и теперь Пен задохнулась от сонма чувств, наполнявших карие глаза. Там была боль, там было смирение, там была любовь, там была мольба. И слишком много вины. – А я сейчас тебе клянусь, – часто дыша, продолжил рыцарь, – что никогда больше не повышу на тебя голос. Я уйму свой проклятый характер, я ни-ког-да не заставлю тебя плакать.

Он помолчал, снова опустив голову. А ей становилось спокойнее. От того, что она снова понимала его. От того, что он не объят неизвестной ей яростью, он снова такой, каким она его любила – теплый, благородный и смелый. Чем бы ни была эта ярость, она отдаляла его от нее. А сейчас перед ней на коленях стоял ее Годрик, ее лев, который ненавидел себя за громкий рык. Теперь, когда эта ярость, словно черствая корка, спала, Пен заново ощутила, как он нужен ей. Вот такой, какой есть.

- Прости меня, – произнес Гриффиндор. – Я вряд ли это заслужил, но пожалуйста. Я столько раз все делал неправильно... Я столько раз вел себя, как животное. Но я просто... – его вздох был слишком глубоким. – Пенелопа... У меня есть много всего, что я должен тебе рассказать.

Волшебница медленно опустилась на колени рядом, ласково коснулась ладонью его щеки и мягко улыбнулась.

- А у меня есть целая жизнь, чтобы слушать.

Спустя много долгих минут, уже в полумраке позднего вечера между ними снова воцарилась тишина. Свечи горели на кухне, и их свет едва-едва долетал до спальни. Пенелопа сидела на кровати Годрика и задумчиво молчала, перебирая короткими изящными пальчиками его жесткие волосы. Рыцарь растянулся во весь рост, устроив голову на коленях девушки и ждал, что она скажет.

Ему всегда было нелегко упоминать отца и всю эту тему. Но в этот раз, с ней, все было иначе. Он не сжимал зубы, не морщился, не подбирал слов. Просто говорил, как получалось. И с огромным облегчением видел, что она понимала все правильно. Ушел стыд, вечно сопровождавший такие упоминания. Ушла злость. Здесь, в полумраке, с этой девушкой, такой робкой и маленькой, но такой мудрой и теплой, царил покой. Она излучала этот покой. Она дарила его своим взглядом – спокойным и великодушным, своими жестами – теплыми и скромными, своей улыбкой – мягкой и ласковой. Она была прекрасна в своем маленьком величии.

- Скажи что-нибудь, – тихо попросил Годрик. Пальчик Пенелопы проскользил по его носу.

- Спасибо, что все рассказал, – произнесла она. – Жаль, что не сразу...но все же рассказал. Теперь все будет хорошо.

- Почему? Ты простишь?

- Мне не на что злиться.

- Как?..

- Это был не ты, – Пен пожала плечами и улыбнулась. Он не видел ее лица в полумраке, но почувствовал улыбку в ее голосе. – Ты не виноват в этом. Ни в чем не виноват. Знаешь...теперь я многое вижу иначе.

- Например?

- Например, я теперь точно знаю, что люблю тебя.

- До этого ты еще колебалась?

- Ага.

Она хихикнула, он усмехнулся. В душе разливался покой. Она приняла его. Таким, какой он есть. Испорченным, недоделанным, странным, не знающим самого себя. Внезапно он понял одну вещь: может быть, он не знает себя, может быть, все, что он есть, это не то, и на самом деле он другой. Может быть. Но есть то одно, что точно принадлежит ему, каким бы он ни был – его любовь к Пенелопе Пуффендуй. Что бы ни творилось в его голове и душе, это чувство – уж точно настоящее. С ним он может быть самим собой. Пока он помнит, что любит ее, он знает себя.

Именно в этот момент, когда они уже принялись наслаждаться бесконечным спокойствием, открылась с паролем дверь, впуская в дом его хозяина. Слизерин выглядел уставшим, но как всегда чистым с иголочки. Даже его дорогой темно-зеленый плащ нисколько не испачкался от суток лесной охоты. Увидев друзей, он ворчливо фыркнул, изображая возмущение:

- Да, давайте, бездельничайте, пока я там вашего короля спасаю.

Влюбленные переглянулись. Годрик поднял голову.

- В каком смысле – спасаешь?

- В прямом! – Сэл всплеснул руками, на ходу аккуратно снимая охотничьи сапоги. – Я наемника вашего случайно укокошил. Шел он по лесу, никого не трогал, а я целился в оленя. И вот чего его понесло на пути встать? Я даже испугался, только потом по бумажкам в его карманах понял, кто он.

Годрик и Пенелопа снова переглянулись. И хором расхохотались. С ними в унисон засмеялся и Салазар.

====== Глава 60. И будит сердце, спящее во мне.* ======

Герольды уж не ездят взад-вперёд,

Гремит труба, и в бой рожок зовёт.

Вот в западной дружине и в восточной

Втыкаются древки в упоры прочно,

Вонзился шип преострый в конский бок.

Тут видно, кто боец и кто ездок.

О толстый щит ломается копьё,

Боец под грудью чует остриё.

На двадцать футов бьют обломки ввысь…

Вот, серебра светлей, мечи взвились,

Шишак в куски раздроблён и расшит,

Потоком красным грозно кровь бежит.

© “Кентерберийские рассказы”, Джефри Чосер

Кандиде было пятнадцать, когда Теодор прибыл в столицу Ифтира вместе со своим отцом, чтобы стать рыцарем. К тому времени она уже участвовала в церемониях посвящения, согласно традиции вручая новеньким их мечи, заменяя на этом посту мертвую королеву. И на первый взгляд свежепосвященный рыцарь ее ничем не заинтересовал. Конечно, он был довольно симпатичен, но юную принцессу меньше всего интересовала внешность. Почти все ифтирские мужчины при дворе выглядели как он – высокие, могучие, с большими руками, с прямыми углами подбородков и грозящей отрасти бородой. И ни один не был достаточно умен, чтобы Кандида его заметила. Книги? Остроумные шутки? Древние науки? Нет, все это было не нужно бравым воякам, расхаживавшим по дворцу. Да что уж говорить – ни один из них не поймал ее за походами к друидам. Юная принцесса только фыркала, считая это верхом глупости и не понимая, кого отец вообще принимает в орден.

Впрочем, Теодору тоже первые годы было не до нее. Наследница трона Ифтира была лишь женщиной, чья защита была его долгом. Интересовало же его совсем другое. Четко выполняя приказы, умело выходя из сложных ситуаций, находя лучшие решения для обороны и захвата новых земель, он удивительно быстро завоевал доверие и уважение Беренгара, что вообще-то сделать было практически нереально, если ты не был пятидесятилетним бородатым солдатом, когда-то воевавшим с ним плечом к плечу. И вот тогда-то, в свои двадцать пять, он умудрился выследить принцессу на очередной прогулке к друидской деревне. Ей было девятнадцать, и она уже чуть больше понимала в устройстве мира.