Зато отыскались трусы и косуха,
Расческа нашлась золотая для ног
И пара отличных заморских сапог.
Нашлось семь кольчуг, три из них из мифрила,
Шестнадцать кусков ароматного мыла!
Игрушечный Утер в лиловом пальто,
Подтяжки – но только все это не то!
Не видно носков ни в горшке, ни в кадушке,
Зато отыскались две лишних подушки,
Протухшая краска, залатанный фрак,
И подаренный корм для активных собак,
Костюм для Самайна и шарф со слоном,
Большая бутылка с отличным вином.
И даже был найден в шкафу платяном
Неведомо как оказавшийся гном!
Король наш нашел под горою подушек
Книжонку похабных уж очень частушек.
На Артура напала злая тоска:
Не смог он найти ну даже следа носка!
Не в радость ему, что сумел он найти
Кастрюли в количестве ста десяти!
И даже немножко король разозлился,
Найдя палантин, что под креслом пылился.
Король был готов удавиться с тоски,
Как вдруг на столе он увидел носки! – все слушатели, включая королеву и ее рыцарей, уже почти мертвые от хохота, тут прямо готовы были сами удавиться, потому что смех душил просто невероятный. –
- Король был так рад, он плясал и смеялся,
Он с найденным гномом по-братски обнялся,
Он даже в экстазе на площадь пошел,
Крича ’’Я носки наконец-то наше-е-ел!
Я нашел носки-и-и!” – из-за представленной картины Элиану и Персивалю стало плохо от смеха, и они облокотились о ближайшую лавку, на ходу расплатившись за кружку холодной воды. –
А после подумал: ’’Что ж делать мне с ними?
Ведь в ванную ходят помыться...босыми!” (10)
Дети-крестьяне валялись прямо на дороге от смеха, Гвиневра позволила себе на минуту спрятать лицо на груди брата, чтобы никто не увидел, как королева ухахатывается. Рыцари, поперхнувшиеся водой от концовки песни, отчаянно кашляли.
- Все, – вытирая глаза, выдохнул Леон. – Кукарекать нашему королю с башни, как пить дать.
Но Гвен помотала головой, выдувая из дико болевших щек оставшийся смех.
- Уговор был на неприличную песню. А эта только смешная.
- Нет, мне даже интересно, – слабо протянул Персиваль, пытаясь удержаться, но через каждую пару слов у него вырывалось хихиканье, – мне даже интересно, кто, по их мнению, притащил в покои, черт возьми, сто десять кастрюль?!
- Мы чего-то не знаем о Мерлине? – ехидно пошутил Элиан, но тут все дружно решили, что лучше не углубляться в эту тему, потому что станет еще смешнее (если есть, куда), а на них и так уже посматривали с недоумением.
- Так, я пойду, проверю здешний патруль, – сказал Персиваль. – Если кто-то будет распевать про то, как Артур искал свои трусы – позовите.
И огромный рыцарь исчез в разношерстной толпе. Гвиневра шагала дальше с кубком сидра, который попросила купить брата, и наилучшим настроением, которое только могло быть. Пройдя множество ярких заслон в виде кувыркающихся скоморохов, они вышли на другую сторону от центра площади. До слуха их донеслось имя королевы, и Гвен с интересом прислушалась, подходя ближе. В песне пелось про златоволосую Гвиневру с белой, как снег, кожей, на что Элиан и его сестра только усмехнулись. И тут случилось что-то неправильное. Из уст менестреля полились слова, которые Гвен совершенно не ожидала услышать. Слова неправильные, несправедливо красивые, бессовестные и лживые.
- …Она улыбнулась, а он побледнел,
И в сердце впились словно тысячи стрел.
С тех пор он избрал её дамой своей
И подвиги все посвящал только ей.
А время летело… Он стал знаменит,
Известен был всюду уже его щит.
Заняв своё место за Круглым Столом,
Герой побеждал в поединке любом.
Его благородство, его красота
И дам, и девиц привлекали всегда;
Давая их дерзким обидчикам бой,
Он верность хранил Гвиневере одной.
Порою он пылко шептал ей: «люблю»,
Но честно служил своему королю… (5)
Элиан нахмурился.
- Это...
- Ланселот, – закончила за него Гвен, не в силах глаз оторвать от певца. Рыцарь взял ее за руку, решительно намереваясь увести сестру отсюда, но та не тронулась с места. Менестрель тем временем запел песню о каком-то злодее, который якобы украл ее, Гвиневру, и заточил в своем дворце.
- А что Гвиневера? Сидит у окна
И рыцаря ждёт с беспокойством она,
Не слушая принца любезных речей…
Придворные дамы всё время при ней.
…И вот уже, стоя у главных ворот,
Хозяину замка кричит Ланселот:
«Предатель и трус! Выходи же на бой –
Тебе предстоит поединок со мной!..» (6)
- Гвен, идем! – чуть громче позвал Элиан. Гвиневра во все глаза смотрела на менестреля.
- Они... – она проморгалась. – Они что, превратили это в любовную интригу?
- А чем это было? – резко перебил ее брат, и Гвен ошарашенно обернулась к нему. – Идем! Ты хочешь ворошить прошлое?
Она не знала. Ничего не понимала. Ни в песне, ни в себе самой. Снова повернулась лицом к поющему.
- Героя она в будуар отвела
И ловко тяжёлые латы сняла,
Умело промыла все раны от стрел
И к принцу вернулась. (7)
Элиан фыркнул и, резко развернувшись, ушел. Подле королевы остался только угрюмый и мрачный молчаливый Леон, но Гвен его не замечала, она о нем забыла вовсе. Обо всем, кроме дурацкой песни, рассказывающей правду в приукрашенном виде, а в груди больно ухало глупое сердце.
Менестрель спел фантастическую песню про то, что Ланселота якобы воспитала какая-то Дева Озера. Потом к нему пришли двое его друзей, и в этом эффектном трио они запели другую песню, самую страшную песню, какая только могла быть спета.
- И вот уже несколько серых фигур
У входа в покои увидел Артур…
И кто-то шепнул ему: «Ваша невеста –
Изменница… Любит другого она…»
Это стыд и позор! –
И праведным гневом горел его взор. –
Она с Ланселотом проводит досуг!»
Ответил король: «Ланселот – верный друг.
Являя всегда благородство своё,
Он смело на бой выходил за неё…» –
«Нужны доказательства? Можем помочь:
Застанем их вместе в ближайшую ночь!»
…В душе затаив беспокойство и боль,
С утра на охоту уехал король… (8)
Гвиневра вздрогнула, чувствуя, как что-то противно шкребется в горле. Пестрый базар, толпящиеся зеваки, ясное небо – все пропало, все перестало быть важным и настоящим. А в голове яркими всполохами пронеслись воспоминания: тягучий, сладостный, долгожданный поцелуй, тянувшийся, казалось, вечность. Такой желанный и почему-то случившийся именно тогда. А потом обрушившаяся в одну минуту жизнь: ошарашенный, ничего не понимающий Артур, от которого она пятилась, защищая Ланселота от его меча. Предательские несколько мелких шагов назад, которые, впрочем, только молча усугубили уже случившееся.
А потом разговор в Тронном Зале. Как страшно ей было... Тело горело и, в то же время, было охвачено холодом. Она хотела бы оказаться тогда где угодно, только не наедине с ним, запершим в каменном голосе ярость и боль, не с ним, от одного присутствия которого ее заживо сжигала вина. Она помнила, как оправдывалась, какой жалкой казалась сама себе. Помнила, как рассудок сказал ей, что измену не прощают, но она все равно цеплялась за гаснущее у нее в руках счастье, лепеча слова о любви, с ужасом понимая, как эти самые слова выжигает зрелище ее, целующейся с Ланселотом. Помнила, как безудержно ревела, не зная даже, что сказать, чтобы спастись, что сказать такого, что перевесит реальный факт, и ненавидя себя за его взгляд – каменный и сдержанный, совершенно чужой. Она ненавидела себя за то, что больше не увидит его улыбки. Ненавидела себя за боль, все-таки прорезавшуюся в его голосе и сведшую на минуту скулы.
То время, что она провела в изгнании, казалось ей концом. Взяв в руки грабли, она тогда сначала расхохоталась с ноткой истерики. Это же надо: убирать навоз, если могла стать королевой! У нее в руках было самое большое счастье мира – зачем она поцеловала другого?..