- Да. А теперь мы пришли сюда, чтобы добавить всем головной боли, потому что ее у вас так мало!
Мужчины улыбнулись друг другу и продолжили говорить о своих воспоминаниях и близких. А какой разговор о близких без женщин?
- Ты в свободном полете? – спросил король и тут же шутливо замахал руками. – Только не надо опять про Сталхарду, про нее уже все слышали!
Гриффиндор посмеялся.
- Да. Увы, красоток в Камелоте много, а вот моей все нету! – припомнив щепетильный вопрос, который долго мучил его любопытство, рыцарь попытался вспомнить, как люди бывают тактичными и изворотливыми. – Вот ты – среди принцесс выбрал служанку. Разве это не было проблематично?
Выражение глаз Артура мгновенно поменялось, будто он съел только что что-то невероятно вкусное.
- О-очень. Но происхождение никогда меня не заботило. Лучшей королевы, чем Гвиневра, не могло быть.
- А как...
В этот момент в комнату зашел Мерлин, и Годрик даже мысленно поблагодарил его, потому что это остановило его ужасный язык, который никогда не уставал говорить нетактичные вещи прежде, чем его мозг успевал подумать о том, что это неправильно. Мерлин, между тем, обвел обоих собеседников взглядом.
- А мы тут по душам говорили, – откомментировал Гриффиндор. Мерлин вскинул брови в притворном изумлении.
- Артур говорил по душам? Годрик, ты точно ему понравился, – вынес он вердикт и потащил таз с водой к центру комнаты, чтобы продолжить работать над чистотой.
Гвен опустила вышивку на колени и в очередной раз за вечер погладила уже чуть увеличившийся живот. Крохотная ножка с готовностью толкнула ее пальцы изнутри. И по телу разлилось блаженство.
С того самого дня, как Гаюс сказал ей о ее беременности, Гвиневра жила в каком-то раю на земле. Она расспросила лекаря обо всем, о чем надо и не надо, и тот терпеливо объяснил ей, что ее ребенку пошел пятый месяц, что то, что она до сих пор не знала о беременности – нормально, большинство женщин узнают о ней только, когда малыш начинает толкаться. Он рассказал ей о том, как ей нужно теперь питаться, о том, что нужно больше гулять и больше отдыхать, посоветовал больше полагаться в королевских делах на советников и его самого, чтобы не перенапрягаться. Гвен же, в свою очередь, приказала не выносить новость за пределы замка, о беременности королевы должен был знать только маленький круг людей. Все потому что ей не хотелось лишней опасности, особенно от не подававшей о себе знать с самого Круэля Морганы. А вот о чем она действительно жалела – это о необходимости пока ничего не сообщать мужу. С одной стороны, ей бы очень хотелось самой увидеть его лицо, сказав, что ждет его ребенка. Но с другой, весть о ее беременности заставит его вернуться как можно скорее, а она так соскучилась по нему! Тем более сейчас. Однако прерывать таким образом богордскую кампанию, которая грозила обернуться великим союзом, было нельзя. Так что Гвен решила послать весточку, когда уже все повстанческие армии сядут за стол переговоров.
От этой мысли королева и сейчас не смогла удержать широкую восторженную улыбку. Она представляла себе, как Артур с рыцарями приедет в столицу, народ будет встречать его, как всегда, ликованием, потому что он непременно вернется с победой. Ее не будет на лестнице, она встретит его внутри, чтобы не простыть и чтобы не показаться не вовремя людям с уже видным животом. Она предвкушала его радость, их общий восторг, и сердце преисполнялось любви к жизни, к будущему, к мужу и к маленькому существу, которое жило внутри нее и уже могло слышать и чувствовать ее. У этого маленького человечка уже были ножки, которыми он мог показать матери, что он здесь, он слышит ее и любит ее. Гвен не сомневалась, что именно это значат эти толчки. А еще она не сомневалась, что под ее сердцем растет сын. Белокурый, как его отец, и темноглазый, как его мама... Наследник Камелота и его будущий король. Их сын!
Днем Гвиневра никому не показывала своего состояния. Народ все так же видел свою королеву, готовую служить своему народу. Она занималась делами, принимала просителей, провела пару Советов, с нетерпением ждала гонцов из Богорда, каждый из которых приносил весть о новой победе отряда Камелота. От нее весть передавалась народу вне стен замка, и люди ликовали, радуясь, что скоро у королевства будет могущественный и верный союзник, что больше не будет с той стороны границ стычек и угроз, а старики говорили своим внукам: “Вот увидишь, внучек, наш король еще весь Альбион объединит!..” А королева молча улыбалась, трепеща от сладостных эмоций.
А вечером она возвращалась к себе в покои, отдавала решительно все бумаги счетоводам, советникам и Джеффри, отказываясь уделять чему-то здоровья больше, чем своему ребенку. Она усаживалась в кресло, брала еду или вышивку и сидела так до самого отбоя, поглаживая живот, потому что именно в это время малыш любил просыпаться и играть. В эти моменты она любила предаваться мечтам о всяких мелочах и глупостях, вроде того, как будут с любопытством просовывать носы в комнату Артур и Мерлин, пока она будет пеленать ребенка. Или о том, как она будет укладывать его спать, отлавливая по дворцу, потому что он непременно будет непоседой. О том, как мило будет выглядеть Артур с сыном на коленках, рассказывающий о подвигах своих рыцарей или вручающий ему его первый, деревянный меч, треплющий по волосам и учащий не бояться ссадин и синяков. О том, каким самым лучшим нянькой будет Мерлин, показывающий маленькому принцу тысячу и один способ обмануть родителей и при этом, парадоксально, учащий их слушаться. О том, как Гвен будет просыпаться от хихиканья родных карих глаз, потому что сын пробрался мимо стражи в родительскую спальню, и засыпать рядом с ним, испугавшимся грозы, прижимая к груди и целуя в лоб под светлой челкой...
Очень часто к ней заглядывал Элиан, который тоже пришел в полный восторг от новости, что будет дядей, и теперь еще более рьяно взялся за свои обязанности временного военачальника Камелота и помощника королевы, чтобы оградить сестру от волнений. Вот и сейчас именно брат постучался к ней в покои.
- Можно к вам? – мягко спросил он, засовывая нос в щелку дверей. Гвен не могла не улыбнуться на это “к вам” и кивнула.
- Заходи, мы не против компании. Малыш как раз в настроении побуянить.
- О, узнаю его папашу, – засмеявшись, Элиан закрыл за собой дверь и сел в кресло рядом с сестрой. В руках у него неожиданно оказались игральные карты. – Помнишь, мама раньше на картах гадала? Я только что вспомнил, наткнулся на них у Гвейна в комнате...
- Что ты делал у Гвейна в комнате? – изогнула бровь женщина.
- Двери запирал! – всплеснул руками рыцарь. – Только представь, этот недоумок забыл отдать слуге ключи от своих покоев! Тот, бедняга, первые дни стеснялся дверь взламывать, но потом оттуда пошел такой запах, что пришлось уже просто из соображений безопасности. А мастер у нас отбыл к родным на неделю, как назло. Так что мне пришлось отправить слугу искать среди придворных работников того, кто мог бы починить замок...
Гвен посмеялась и взглянула на карты в руках брата. Взгляд ее затуманился, и в голове нарисовался образ: снежная зима, которая не была страшна в поместье у семьи Леона. Двое детей: она и ее брат сидят на постели, влюбленными глазами глядя на маму. А та, со свечкой около лица, сама похожа на эту свечку: тонкая, не такая смуглая, как ее муж и дети, но с огрубевшей кожей на руках, с нывшей от работы спиной и уставшим лицом. Черные волосы под платком вечно курчавились и топорщились. Мамин голос, вечно чем-то больной, но всегда до такой степени нежный, что, казалось, он другим просто не бывает, и что эту нежность залили ей в вены, когда создавали. И горевшие детской шутливостью глаза.
Карты в ее руках скользили между пальцами, перетасовываясь и выстраиваясь, как ей надо. А они, дети, вздыхали от восхищения и любопытства, просили ее показать еще раз. Просили погадать на всякую чепуху, вроде будет ли завтра на ужин у хозяев баранина или оленина, и привезет ли отец с ярмарки ленты для волос да деревянный меч.