“Меня?..”
Она едва не захлебнулась хлынувшими по щекам слезами.
“Его! Спаси его!”
“Мой сын, мой малыш, мой мальчик, пожалуйста, послушай свою маму, умоляю тебя, не делай этого! Ты не сможешь! Я сделаю все, что хочешь, я вытерплю тошноту и тяжелые ноги, головокружения и ноющую спину, слышишь? Я все сделаю, только не надо! Малыш, мой хороший, мой любимый, я продам и отдам все, что у меня есть, лишь бы ты остался со мной. С нами. Умоляю, останься!”
- Гвен! – взорвался в тишине после отступившего грома голос лекаря. – Держись, дыши! Сосредоточься! Ты меня слышишь? Гвен! Мне нужно, чтобы ты меня слышала! Иначе ты не выживешь сама!
Тело скрючилось на мокрых простынях, как сломанная кукла, брошенная кем-то в это кровавое месиво ткани. Спазм прошил горло. Горячая волна снова накрыла щеки и ослепила глаза. Красный балдахин мелькал под ресницами, ветер ревел прямо в уши.
- Пожалуйста, Гаюс, – всхлипнула Гвиневра, хватаясь от боли за руку служанки.
Лекарь не обратил на нее внимания. Возможно, он даже не услышал, как она рыдает.
Она упала на подушки, взгляд затерялся где-то среди бордовых и малиновых наволочек, обрамленных изысканной бахромой. Даже на них танцевали тени от дождя. Это были дьявольские черти, что плясали и кривлялись ей в лицо. Они знали, что творится сейчас в этой спальне, они знали, какая трагедия вот-вот сотрясет Камелот, и они знали, кто в этом виноват.
Ты его теряешь.
Он умрет.
Он сейчас умрет.
Прямо сейчас, через несколько минут он умрет. Сейчас он еще внутри тебя, ты еще чувствуешь его в себе. Пусть нестерпимой болью, но чувствуешь. Пока он еще там.
Он еще дышит.
Он еще живет.
Он еще твой.
Ты еще можешь чувствовать себя матерью, вас еще двое.
Но вот сейчас, через минуту... Еще чуть-чуть, и ваша связь порвется. Он умрет.
Слабым. Потерянным. Испуганным. Замерзшим. Любящим тебя, потому что это все, что он знает о мире. И даже эта маленькая крупица знания, что есть в его маленькой невиновной головке, будет ложью.
Потому что ты не заслужила его любви.
Потому что ты его не сберегла.
Ты выбрала народ, королева. И потеряла за это своего сына.
====== Глава 23. Как иначе мне допеть колыбельную?* ======
Улыбки. Вот что было самым важным. Несмотря ни на что.
Конечно, когда они возвращались из походов, Мерлин всегда заводил одну и ту же песню про то, что рад вернуться к своей кровати и еде, рад снова иметь возможность разговаривать с нормальными людьми, а не только рыцарями, и все в таком духе. И в этом была правда, но только ее часть. Потому что готовил Гаюс невкусно, на земле крестьянину спать не привыкать, а про общение... Ну, он не был бы Мерлином, если бы не ворчал.
Но это все было неважно, пока по возвращении их встречали улыбки.
Он любил эту часть похода и знал, что Артур любил тоже. Та самая часть, в которой они, избегнув войны или победив чудовище, возвращались к народу, который спасли. И этот народ встречал их криками радости и благодарности, красочными лентами, флажками, нарядными стягами и искренними улыбками. Они ехали на лошадях среди толпы пеших горожан, которые выкрикивали в общий гул свой восторг и свое собственное “спасибо”, и чувствовали, что сделали что-то правильное. Мерлин смотрел на этих людей, живых и здоровых благодаря им, и на редкий миг ощущал спокойствие. В такие моменты ему казалось, что Альбион ближе всего. Потом он поворачивал голову и видел то же самое чувство на лице друга. В такие моменты они жили одной и той же мыслью: они справились, они смогли, они что-то сделали правильно, они не подвели этих людей.
Ну, а после этого, можно было, конечно, и поворчать.
Пока они продвигались среди пестрой от радости толпы, внутри отряда все шло своим чередом: Гвейн, не сдаваясь, упорно старался подбить Персиваля сходить с ним в таверну, Леон одергивал себя, чтобы не начать выискивать по улицам патрули и проверить, все ли на месте и исполняют свой долг, а Гриффиндор крутился в седле, высматривая своего друга. Мерлин тоже окинул взглядом толпу и спустя несколько минут с трудом нашел белобрысого дворянина: Слизерин не пробивался ближе к процессии, он стоял наоборот вдали от толпы, скрестив руки на груди, прислонившись к стене какого-то дома и наблюдая за всадниками с кривой улыбкой. Найдя его тоже, Годрик гордо выпрямился в седле, хвастливо поглядывая в сторону друга. Тот только хохотнул, но на его лице явно читалась радость.
Все это гремевшее ликование вынесло их на дворцовую площадь и выплеснулось на каменную кладку, усыпав ее флажками и лентами. На ступенях выстроились рыцари, а у входа стоял почему-то один только Гаюс. Почему он один? Мерлин недоуменно посмотрел на названного отца, но потом пришлось отвлечься, чтобы спешиться и поспешить за всеми. Скоро он оказался на ступенях рядом с Артуром и первыми рыцарями и снова посмотрел на Гаюса. Выражение лица того испугало мага. Он всю дорогу ждал встречи с подругой, чтобы обнять ее и разделить общую радость. Но лицо придворного лекаря было так мрачно, словно в него самолично вселилась туча. Нехорошее предчувствие заскребло на душе.
- Гаюс! – радостно поздоровался Артур и развел руками. – Рад тебя видеть, но куда ты дел мою жену? Почему она нас не встречает?
Гремевшая им спину народная радость и любовь слишком ярко отличалась от тяжелого взгляда Гаюса. Мерлину очень хотелось крикнуть ему: “Что случилось?”, но он сдержался, помня о дурацком этикете. Старик выглядел слишком мрачно, чтобы маг мог чувствовать себя спокойно.
- Милорд, – медленно обратился Гаюс. Казалось, он не мог подобрать слова, язык плохо ворочался у него во рту. – Случилось несчастье... Я должен вам сообщить очень печальную новость...
- Что с Гвиневрой? – мгновенно перебил король, впившись взволнованным взглядом в лекаря. – Она в порядке?..
Гаюс взял себя в руки и произнес натянутым голосом:
- Сейчас с ней все хорошо, она спала, когда я уходил. Как вам сообщили, обнаружилось, что королева была беременна.
Среди рыцарей пробежались разговоры. Гвейн, Персиваль, Леон и Годрик напряженно ловили каждое слово лекаря. Артур и Мерлин теряли нервы от каждой секунды угнетенного молчания.
- Так это же хорошо, – каменным от напряжения голосом медленно произнес Артур, пытаясь снова словить взгляд старика, который сбежал куда-то на кладку площади, – ...так ведь? Гаюс?
Лекарь поднял глаза, и в них было столько нежелания говорить, что Мерлину стало жутко.
- Вчера во время прогулки...королева и сэр Элиан помешали банде работорговцев, собиравшихся напасть на Энзан. Деревня была спасена. Но под королевой был ранен конь, и от падения... – старик пожевал губу, – ребенок родился недоношенным почти на четыре месяца. Мертвым.
Мерлин буквально почувствовал, как что-то ухнуло внутри. Душа. Он вмиг представил, что где-то в этом замке сейчас лежит Гвен, у которой родился мертвый ребенок. Их мальчик, их принц, их общая мечта. Ему показалось, ему самому сейчас станет плохо от этих мыслей. Черт, черт, ну почему нужно было случиться этим работорговцам?! Почему этим двоим, этой женщине просто не быть счастливыми? Что за ирония в том, чтобы править народом и терять за эту власть своего ребенка!
С трудом приказав себе не думать обо всем этом сейчас, Мерлин посмотрел на друга. Артур стоял, как оглушенный. Всего несколько секунд, и все эти несколько секунд рыцари смотрели на него, не зная, что сейчас будет. А потом он просто, ни слова никому не сказав, бросив свой народ с его радостью, бросив рыцарей, которым нужно было отдать кучу распоряжений, бросив Гаюса без благодарности за помощь, а Мерлина – без указаний, просто сорвался с места и бегом бросился в замок.
- Артур! – успел крикнуть ему вслед Леон, но, естественно, король не обернулся.
Все замерли, растерянные, с навалившейся на них чужой печалью, которая согнула им плечи и сдвинула брови. Мерлин проводил исчезающий в замке силуэт взглядом, моргнул, когда понял, что к горлу подскочил комок, и стал усиленно думать о чем угодно, но только не о своих друзьях, которые сейчас там наверху захлебывались общим горем.