- Каждый рыцарь должен уметь обращаться с лошадью, верно? – разведя руки в стороны, Годрик поднялся с лавки. – По крайней мере, сэр Леон сказал, что король и вашего брата на втором испытании в конюшни отправляет. Ладно, где тут у нас вода? Надо же, наверное, помыться.
Он улыбнулся заискивающей улыбкой нашкодившего ребенка и, сцепив руки за головой, насвистывая что-то, отправился по дому искать бочку с водой и чашки для мытья. Салазар задумчиво посмотрел ему вслед. Несмотря ни на что, любил он улыбку своего друга. Она была совершенно не такой, как у него самого. Годрик редко когда умел скрывать эмоции, а уж радость – тем более. Он улыбался широко, неудержимо, искренне и так непобедимо радостно, что Сэл всегда чувствовал что-то теплое в груди. Он ворчал, что подобная несдержанность когда-нибудь навредит другу, что тому нужно научиться не показывать своих эмоций так открыто. Но ко всему прочему, он просто завидовал. Он сам давно не умел так улыбаться. Он растягивал губы вежливо или насмешливо, ехидно или презрительно, но чистой радости просто не умел выражать. С тех пор как его няня сказала ему научиться скрывать свою магию, потому что люди ее ненавидят, а потом его собственная мать подтвердила эта, отправив его на суд и казнь, он понял, что мир не примет его настоящего. А значит, и улыбаться искренне ему незачем.
====== Глава 4. Как приходит утро в Камелот. ======
Утро Гаюса в мирное время начиналось всегда одинаково.
Он просыпался, проклиная петухов, всегда почему-то на латыни. Протягивал руку к тумбе и пил приготовленное с вечера лекарство. Глубоко вдыхал и выдыхал около минуты и медленно поднимался с постели, мысленно пересчитывая, о существовании скольких костей, которые могут болеть, он узнал. Тихо облачался в свою рясу, невольно вспоминая те деньки, когда носить штаны было еще удобно. Аккуратно застилал постель и выходил в главную комнату. Зевая, готовил какой-нибудь особенно невкусный завтрак (Мерлин не жаловался, но Гаюс знал, что его стряпня редко бывала аппетитной). Затем расставлял на видном месте все склянки с лекарствами для утреннего обхода и, удовлетворившись, звал своего помощника завтракать.
Не получив ответа, он каждый раз волновался, хотя это не всегда означало что-то плохое. А с тех пор, как Камелот изгнал Моргану с трона, все и вовсе было более или менее спокойно. Гаюс с гордостью приписывал это спокойствие стараниям Артура и Мерлина.
Позволив себе покряхтеть на лестнице, он открывал дверь и неизменно оказывался в одном огромном и просто невообразимом бардаке, который каждый раз умудрялся случиться где-то между ужином и рассветными петухами. И посреди этого бардака, где-то в глубинах кровати виднелась вихрастая черная макушка.
Здесь Гаюс действовал по настроению. Если у него в этот день особенно болели кости, или Мерлин успевал накануне его чем-нибудь рассердить, он не был особо сентиментальным. Но если все было нормально, то он давал себе несколько секунд, в которые тепло улыбался, смотря на того, к кому всем сердцем прикипел. На того, кого видел разъяренным, сломанным, ошибающимся и готовым жертвовать собой. На того, кто теперь лежал на своей постели, ткнувшись в узел одеяла, как котенок. Безмятежно и так по-детски.
Он и в этот раз дал себе эти несколько секунд.
А затем он всегда пробирался через горы беспорядка, чтобы потянуть одеяло и позвать:
- Мерлин!
Никакого ответа обычно не следовало. Но Гаюс был неумолим.
- Мерлин, завтрак готов, петухи пропели, тебе пора вставать!
Виновник происходящего только глубже зарылся в одеяло, явно проснувшись, но желая притвориться глубоко спящим, чтобы его оставили в покое. К его несчастью, он совершенно не умел врать. Тем не менее, продолжал это делать. Это была своего рода традиция: Мерлин врал, прекрасно зная, что Гаюс это видит, а тот давал ему некоторое время на опыт, прежде чем потребовать правды. Вот и сейчас лекарь усмехнулся, прежде чем снова дернуть одеяло и повысить голос.
- Эй! Великий волшебник всех времен и народов! Поднимай свое ленивое туловище! Твое благо, что сегодня Заседание Совета позже, чем обычно, а то Артур бы его проспал! Вставай, говорю, судьба ждет.
Мерлин показал до невозможности сонное и несчастное лицо из груды складок, надеясь, что это разжалобит старика.
- Га-а-аюс! Можно великому волшебнику всех времен и народов немножко побыть ленивым никем? Мир не рухнет из-за пяти минут!
Гаюс прищурился.
- А вдруг рухнет?
- Не рухнет, – буркнул парень, безапелляционно скрестив руки, тем самым сжав в них одеяло.
- Кто тебе напророчил?
- Мое внутреннее око.
Лекарь хохотнул, тоже сложив руки на груди и с улыбкой глядя на подопечного сверху-вниз.
- А-а, ну это серьезно. Знаешь, что мне говорит моЕ внутреннее око? – спросил он, наклонившись к кровати.
- Не хочу знать, – поспешно пробурчал Мерлин, спасаясь бегством в пещерах из одеяла.
- Оно говорит, что если ты сейчас не поднимешься, король проспит собеседование о посольстве Карлеона.
Спустя полминуты тишины одеяло слегка взбрыкнуло, что означало, что королевский слуга неопределенно махнул рукой.
- Ты не такой великий волшебник, как я, твое внутреннее око не так много видит, так что...
- Мерлин.
- Встаю-ю... – проскулил парень, откинув наконец одеяло и несчастно взглянув на лекаря, как на самого несправедливого судью. – Все равно от твоего ворчания все сладкие сны разбежались.
Гаюс его дальнейшие причитания не слушал, а, улыбаясь, вернулся по лестнице к еде. Свое дело он сделал.
Утро Мерлина в мирное время начиналось всегда достаточно однообразно.
Сначала ему снилась какая-нибудь приятная и красивая ерунда, от которой его неизменно отвлекал Гаюс. Проснувшись, он, абсолютно не замечая хаос, властвующий в его комнате, отчаянно зевал, натягивая на себя одежду. Борясь со сном, он спускался в главную комнату покоев дворцового лекаря на запах своего завтрака. Обычно именно завтрак он проглатывал, едва замечая вкус, сидя в дрожащей утренней тишине, с которой не сравнится ничто иное. Затем взглядом провожал Гаюса, отправлявшегося на первый обход. Соскребал себя с лавки и тащил наружу.
Проснуться ему помогали три вещи: вода, которую он брызгал себе на лицо, уходя из покоев; внушительных размеров ложка поварихи, которой та так и норовила всегда пришибить его, когда он собирал королевский завтрак на кухне; и встреча с Гвейном по дороге в покои Артура, потому как тот неизменно старался стащить что-нибудь с королевской тарелки.
В итоге в комнату, где спала его судьба в прямом смысле, Мерлин приходил достаточно бодрым, чтобы, открыв двери, крикнуть во весь голос:
- Проснись и пой!
В этот раз, как и в тысячи предыдущих, в ответ он получил тишину вперемешку с дыханием, затерявшимся в складках красного одеяла. Поставив тарелку на тумбу, Мерлин резко раздвинул занавески, впуская в комнату солнечный фронт. Золотистый свет бурным потоком ворвался в окна и разлился по всем поверхностям, до которых только мог дотянуться: разлегся на письменном столе, повис на выглаженной мантии и угнездился в лохматых с утра пшеничных волосах монарха. Что ничуть того не разбудило, лишь заставило поморщиться и зарыться головой в подушки. Что ж, это было бы скучно, если бы было легко.
- Вставай! Бедному обездоленному народу нужен их великий король!
- А можно великий король немного побудет ленивой задницей? – жалобно донеслось из груды дорогой бахромы, покрывавшей края подушек. Мерлин хмыкнул.
- Ты и так ленивая задница двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю триста шестьдесят пять дней в году!
Один обнадеженный глаз показался наружу.
- А один день в високосные?
- Да, это тот самый процент, насколько ты приятный и милый человек, – безжалостно ответил слуга, взирая на кровать сверху-вниз, уперев руки в бока.
- Мерлин! – оскорбилась куча подушек и складок, которая теоретически должна была быть Артуром. – Зачем я вообще тебя держу, скажи мне?