Годрик молчал, глядя на него каким-то отчаянно-ищущим взглядом, не находя ответных слов. Артур сильнее сжал его плечо, приводя в чувство. Рыцарь кивнул сам себе, склонил голову и все так же молча удалился. Двери закрылись за ним. Артур настолько был поглощен мыслями о нем, что появившийся рядом с поясом в руках Мерлин его напугал.
- Ты не должен его казнить, – вдруг серьезным тоном произнес слуга, наклоняясь, чтобы повязать пояс.
- Потому что он друг Годрика? – сварливо спросил король, поднимая руки.
- Потому что он не виноват, – ответил Мерлин. – Мамаша обвиняет его в использовании магии, так? Он живет в Камелоте уже четыре месяца. Если бы он был злым магом, он бы уже попытался тебя убить.
- Моргана пыталась меня убить кучу раз, живя у меня под боком, – проворчал Артур. – И я об этом ничего не знал. Почему это не могло случиться снова?
- Ну, хотя бы потому что Слизерин не живет у тебя под боком. Он живет под боком у Годрика, а ему ты веришь. Ты же ему веришь?
- Конечно!
- Разве это не повод верить его другу?
- Мерлин, занимайся лучше моей одеждой, а? А то мы вообще весь суд пропустим.
- Ну, если вы пропустите суд, его проведу я, – хмыкнула Гвиневра, наблюдая за ними. Муж состроил ей жалостливо-досадливую моську.
- Давай, Гвен, – весело поддержал Мерлин. – Это будет явно лучше, чем если его будет вести наш зануда.
- Я зануда?!
- Ну, ты же собираешься блюсти законы, пренебрегая дружбой.
- Я король! Короли не могут иметь друзей вообще, а уж тем более делать это аргументом.
- Почему-то когда ты был принцем, с этим все обстояло проще.
- Почему это?
- Ну, а кто меня перед Утером отмазывал?
- Так отец бы тебя казнил!
- О чем и речь!
Зайдя в тупик, Артур зафырчал, думая, что здесь явно есть какой-то выход, но он его не видит. Поэтому использовал свой последний, любимый и беспроигрышный аргумент:
- Заткнись, Мерлин.
По пути на суд друг возобновил свои увещевания, так что Артур был вынужден слушать, какой он осел, всю эту длинную дорогу по коридорам дворца в Тронный Зал. Он никогда не скажет этого вслух, но он всегда поражался тому, насколько талантливо красноречие Мерлина. Парень мог часами говорить буквально ни о чем, мог двумя-тремя словами заставить вспомнить и о совести, и о долге, и о храбрости, и о любви, мог превратить ругательства в ласковые прозвища, а мог обыкновенные слова сделать неслыханными оскорблениями. Вот и сейчас Мерлин умудрялся говорить так, что в какие-то моменты его речи он шутил по поводу ослиных ушей короля, а в другие пускался в такие разглагольствования о жестокости утеровских времен, произволе и милосердии, что можно было пустить слезу. Но пусть Артур совершенно не знал, какой приговор вынесет, он твердо знал одно – должен быть суд, и этот суд должен быть беспристрастным. Иначе будет хаос.
Гвиневра почти ничего не говорила, ведя себя достаточно задумчиво, только иногда усмехалась и поддерживала своим остроумием шутки Мерлина, и в итоге они выглядели командой, решившей во что бы то ни стало достать короля. Однако когда они зашли в Тронный Зал, все трое снова влезли в свои роли. Мерлин умолк, нацепив маску непринужденности, тенью следуя за другом. Артур попеременно кивал присутствующим советникам, рыцарям и придворным. А Гвен, приветствуя всех вежливой радушной улыбкой, крепко сжала руку мужа перед тем, как они сели на свои троны.
Леди Ева уже была здесь, ничем не отличаясь от себя вчерашней: такая же прямая, сдержанная и красивая. Артур тщетно разглядывал ее лицо в поисках горьких эмоций, женщина была невозмутима и натянута, как струна. Было ли это слишком хорошее самообладание? Ведь не может же мать ничего не чувствовать, отправляя своего сына на казнь. Возможно, Годрик был прав насчет нее. Но что тогда делать?..
Артур ненавидел суды. Ненавидел выносить приговоры. Какими бы они ни были, ему всегда казалось, что он ошибается. В такие моменты он делал одну и ту же вещь: поворачивался и искал Мерлина. Встречался взглядом с другом и в его больших синих глазах читал одобрение или укор. Без слов, которые им давно были не нужны, чтобы понять друг друга. И пусть все эти люди старой закалки и устои древних времен с их мнением о том, что простолюдин не может быть советчиком дворянину, идут к черту. Мерлин и только Мерлин мог вывести его из зала суда морально живым. Только Мерлин мог убедить его в том, что он сделал что-то правильно и может спать спокойно.
Ввели Слизерина. Точнее, не так: его сопроводили к положенному ему месту. Мужчина не позволил к себе прикоснуться и непринужденно шагал впереди своего конвоя, не особенно торопясь. Остановившись, где нужно, он нашел глазами Годрика, кивнул ему, и только потом посмотрел вверх на троны. Безупречно вежливая и настолько же неискренняя улыбка скривила его губы, и он склонил голову. Если он хотел этим насмешливым жестом разозлить своего судью, у него это не получилось – тот почувствовал лишь стыд и страх.
Заставив себя закаменеть, Артур начал суд. Сначала вышла вперед, как обвинительница, леди Ева и повторила свои слова о том, что ее сын маг. Также она поведала залу о том, как якобы двадцать лет назад впервые увидела, как ее ребенок учился магии. Она утверждала, что он применял свою магию не раз, в личных целях.
- Знаете ли вы о случаях, когда бы кто-то пострадал от магии вашего сына?
Леди Ева поджала губы, с досадой смотря на короля. Видимо, она не ожидала, что ему понадобится доказательство причиненного магией вреда. Артур сам считал это слабостью, но такова была правда. В его законах магия, так же как при его отце, каралась смертью, но у него все еще не хватало духу отправить человека на смерть за несовершенное злодеяние. Поэтому он спрашивал о вреде, пытаясь найти в доказательствах решимость казнить колдуна за магию. Потому что знал и чувствовал, что если доказательств не будет, у него просто не хватит духу сделать то, что должен. Да, он знал, что магия – уже есть зло, но ведь можно же было это как-то остановить? Должно же существовать что-то, что остановит это зло в маге? Должно же быть что-то, что пробудит в маге совесть? Должно же быть что-то, что однажды вернет ему его сестру?..
- Нет, милорд, я о таком не слышала, но более чем уверена, что подобные случаи были, – отчеканила леди Ева.
Артур кивнул сам себе и повернулся к Слизерину, который, казалось, отсутствовал.
- Ты колдун?
Сэл не спал всю ночь. И вовсе не потому, что его мучили мысли о смерти, как это, наверное, обычно бывает с осужденными на казнь. Ему на это было настолько плевать, что он даже не думал об этом. Проблемой было отсутствие нормальной кровати, а спать на полу, даже после полутора лет в качестве крестьянина, он не привык. Легче было просто не спать. В итоге на суд он явился слегка сонным и усталым, а еще безразличным ко всему и вся. Мысли бродили совершенно не там, где должны были, на мать он вообще не смотрел. Он знал, что один взгляд на нее – и воскреснет с новой силой боль, а он не хотел вылезать из спасительного равнодушия.
И единственное, что его сейчас неимоверно раздражало – это то, что он был без куртки. Он стоял в одной черной рабочей рубахе, пусть и чистой, но рабочей. Без куртки, непричесанный, неумытый. Его возмущала мысль о том, чтобы взойти на эшафот в таком виде. А еще были оставленные без присмотра и заботы перепелки. Годрик не сможет и не станет о них заботиться, и они попадут в лапы какого-нибудь неотесанного мужика, который знает, как на перепелок охотиться, а не как их разводить. Это все было куда возмутительнее и ужаснее того, что он сам скоро умрет.
Но когда прозвучал вопрос, Салазар вспомнил, что есть человек, который не придерживается такого мнения.
Ему претило унижаться перед всей этой разряженной толпой, спасая свою шкуру враньем. Он дворянин, а дворянин умирает достойно, будучи тем, кто он есть, и не стыдясь этого. О, с каким удовольствием бы он сейчас зажег в глазах пламя, чтобы увидеть, как меняются лица присутствующих. Как пугается Эмрис, как слетает лицемерная маска с лица короля, как ахают придворные, как хватаются за мечи рыцари, как в ужасе пятится королева... Он бы наслаждался этой реакцией, а в руках бы плясало пламя. Он чувствовал, как, шипя, разливается по его жилам магия. Всегда с ним, всегда наготове, всегда согласная и всевластная. Он мог бы расшвырять их тут всех за пару секунд, потому что эти секунды ему бы дало ошеломление Мерлина. И больше не было бы унижения. Не было бы боли.