— И красива и независима, но тебе, брат, тут не светит, — сказал Макогоненко. — В нее по уши влюблен летчик — Герой Советского Союза, вылитый Серега Есенин. И вчера и сегодня утром он вязал над ее домом «мертвые петли», а она стояла на балконе гордая, довольная и снисходительно улыбалась…
Вряд ли Макогоненко разыгрывал меня. Я знал, что в районе Збаража расположился авиационный истребительный полк.
Прошло всего два дня, как я держал ее прохладную руку в своей руке, как мы сидели в полутемном костеле и наши колени касались, и вот уже новый герой вяжет в воздухе петли, а она улыбается ему с балкона, совершенно позабыв обо мне.
Я облизал пересохшие губы, почувствовал привкус полыни, кликнул Мишу и, ни с кем не попрощавшись, умчался в Тернополь, затянутый траурным дымом большого сражения.
Неделю я пробыл на переднем крае, а затем снова помчался в Збараж. Подъезжая к дому Зоси, я увидел торчащий в саду из земли расщепленный хвост сбитого самолета. Сердце мое сжалось, все было понятно, и ничего не следовало расспрашивать.
Макогоненко, увидев меня из окна, выбежал на улицу и повел к себе в комнату.
— Как хорошо, что ты приехал! Я, брат, сегодня именинник, стукнуло тридцать три годочка, по сему случаю хозяйка пирог испекла…
И ни слова о Зосе, о самолете…
Я рассказал ему о положении в Тернополе: кольцо нашего окружения замкнулось, но фашисты упорно сопротивляются…
Нашу беседу, продолжавшуюся и за шахматами, прервала хозяйка и позвала к столу. Мы поднялись но деревянной лестнице на второй этаж в знакомую мне комнату. За круглым столом, покрытым кремовой скатертью, сидели товарищи из обкома партии, хозяин дома и Зося. Рядом со стулом Зоси стояло пустое кожаное кресло, на которое хозяйка усадила меня.
Я пожал холодную руку девушки, и мне показалось, что она откликнулась на мое пожатие. Я поглядел на нее. Она была бледна и выглядела почти девочкой.
Хозяйка умело на равные части разрезала горячий, дымящийся пирог. Макогоненко разлил по стаканам разведенный голубоватый спирт. Обкомовская машинистка предложила тост за грядущую победу, и мы, не морщась, выпили до дна.
Пирог оказался на редкость вкусным, все хвалили кулинарный талант хозяйки. Она краснела и принимала похвалы как должное. Польщенный хозяин тоже подобрел, встал из-за стола и, вернувшись через четверть часа, принес три запотевшие бутылки вина, с шумом поставил их на стол.
Вино было сухое, приятное на вкус, бледно-золотистого цвета. Зося выпила небольшой бокальчик и поставила его рядом с моим стаканом. Издалека доносился гул артиллерийской стрельбы, и бокал, касаясь стекла стакана, издавал тонкий тревожный звук. Я наклонился к девушке и спросил шепотом, отчего она так грустна.
— Скучно мне здесь. Не могу я так больше, — и, помолчав немного, вызывающе добавила: — Уйду в армию!
— Куда, куда? — удивился я.
— В армию, — упрямо повторила она шепотом, чтобы не слышала мать.
На столе появился жареный гусь, разрубленный на куски, и кувшины с прохладным грушевым квасом. Последний луч солнца задержался на стене, позолотил раму на картине, изображающей польского короля Яна Собеского, и угас.
Хозяин минут десять постоял у окна, с сожалением закрыл его и опустил штору из плотной черной бумаги, предназначенную для затемнения.
В комнате сразу запахло табаком и стало темно. Хозяйка зажгла висячую керосиновую лампу. Макогоненко размахивал руками, что-то доказывал своему заместителю, за столом царил гул множества голосов, но я различал в нем пока еще далекие посторонние настораживающие звуки — к городу приближались немецкие бомбардировщики.
Я потянулся за бутылкой, налил вина себе и Зосе, медленно выпил, ощущая, как по жилам потекла приятная теплота. Гул авиационных моторов словно испарился, а может быть, я забыл о нем. Вино многое может сделать с человеком.
— Один ваш летчик рассказывал, что в России собрана армия из поляков. Это правда? — спросила Зося. Она еще хотела что-то узнать, но раздался нарастающий свист, будто навстречу нам, стоящим на рельсах, мчался локомотив. Какая-то сила расколола землю, сорвала черную штору, будто парусом больно хлестнула по лицам, на пол со звоном рухнули стекла вдребезги разбитого окна, за которым вонзались красные молнии разрывов и каких-то неестественных желтых теней. Под потолком, как маятник, взад-вперед качалась лампа.
Все вскочили из-за стола и кинулись прочь, сталкиваясь в дверях, мешая друг другу. Машинистка упала и закричала, как будто кто-то в темноте наступил на нее. Зося тоже рванулась, но я схватил ее за руки, придержал.