— Вот она какая грустная, страна Франция — вроде большой погост. Кругом одно запустение. И травы все какие-то, как на подбор, кладбищенские: желтоцветник, плевел, папоротник, кукушечный горицвет, перекати-поле. Сюда бы бабку мою, она бы враз на целую аптеку набрала тут всяких лечебных трав. Очень понятливая старушка к медицине, декокт против любой хвори могла изготовить. В детстве помогал ей — одной ромашки за лето пуда три собирал. Бабка ее в больницу продавала, четвертак за фунт… Ребята допекали меня, а вот поди же ты, пригодилась мне бабкина наука. Лицо мое в плену гнить стало. Так я его крепким настоем чая излечил — в одном доме нашел непочатую пачку. Конечно, и молодость помогла. В молодости раны заживают быстрее, а мне двадцать два года… Вот остролист, помогает при резях в желудке. — Отломил веточку с красными ягодами, растер, понюхал.
Хлебников посмотрел в лицо парню, смущенно отвернулся. Ему стало неловко за свою красоту, как бывает иногда неловко здоровому в присутствии инвалида.
— Пускай тебя не смущает мой портрет. Его в Москве починят. Читал в газете — научились… Главное, чтобы душа уцелела. Давай о России помечтаем. Почитай русские стихи, если знаешь, — попросил парень, провожая глазами немецкого часового, подминающего сапогами цветы.
Хлебников ласково взглянул на собеседника.
— Я тоже люблю стихи… Был у меня боец Ваня Родников, лет восемнадцати, не более. Как-то выхватил из полевой сумки тетрадку и прочел о камне, на котором сидел со своей любимой. Стихотворение кончалось тем, что взял бы с собой тот камень, если б не был он тяжелым. И еще о том читал, как любимая уходит на свидание к другому… Ни одной строчки не напечатал поэт, а запомнился. Помню с детства: «Весело сияет месяц над крестом, белый снег сверкает синим огоньком». Убили Ваню, и тетрадка пропала. Иван Родников! Фамилия-то какая светлая, чистая, и имя тоже. Родится у меня сын — обязательно назову Иваном… Я вот все смотрю, где мы, что перед нами — Атлантический океан или только пролив? — спросил Хлебников.
— В нашей бригаде есть англичанин, так он сказывает: Ла-Манш. Да вон и сам он. Эй, Давид, ком хир!
Толкая тачку с землей, подошел высокий худой человек.
— Скажи, это пролив? — спросил Хлебников.
— Да, в тридцати километрах отсюда Британские острова. Я побережье знаю как свои пять пальцев, тут я и в плен попал, служил при штабе генерала Александера — славный малый, последним покинул Дюнкерк, только не знаю, добрался ли он домой.
— Раз перед нами пролив, надо удирать, — решительно сказал Хлебников.
— На чем? На палочке верхом? — спросил обожженный парень. — Тут тридцать километров — не одолеешь. Да и море здесь никогда не бывает спокойным.
— Убьют, — пробормотал англичанин. — Или на берегу застрелят, или в море. Кругом эсэсовцы.
— Двум смертям не бывать, одной не миновать. А жить стреноженным я не могу, — поддержал Хлебникова парень.
— Лучше быть в плену, — процедил сквозь зубы англичанин. — У меня на этот счет своя программа. Самое выгодное на войне — жить в плену. По крайней мере можешь быть гарантирован, что останешься цел. — Человек согнулся и покатил тачку дальше.
— Как можно так, по-скотски, рассуждать в тридцати километрах от дома? — спросил Хлебников парня.
— Бежать! Все могу вытерпеть, кроме рабства. Ты какого рода войск будешь?
— Я танкист.
— И я танкист, старшина Шепетов, командир танка «КВ», — как бы рапортуя, обрадованно проговорил обожженный. — Здесь в плену человек десять танкистов, все из нашей дивизии.
— Меня зовут Александр Сергеевич Хлебников. Не слышал такого?.. Тоже старший сержант, командир машины.
— У нас командир дивизии был Хлебников, полковник. Раскрасавец парень, косая сажень в плечах, твоих лет был, годов тридцати пяти, не больше. Погиб под Новой Ушицей, на Украине. Я с ним, вот как с тобой, за ручку здоровкался. Любил с нашим братом солдатом потолковать.
Хлебников внимательно взглянул на собеседника, улыбнулся краешком полных, хорошо очерченных губ.
— Много в России Хлебниковых, и все, видно, краснеют за меня. Опозорил хорошую фамилию, в плен попал. Как подлец, когда все уже было кончено и догорали шесть последних танков, снял военную форму, напялил на себя барахло с чужого плеча.
— А ты, Саша, милок, не убивайся. Не было еще такой войны, чтобы без пленных. Меня, к примеру, немцы из горящего танка выхватили без сознания, а то бы сгорел, как полено.
— Поговори со своими приятелями танкистами. Сколотим илот, благо здесь повсюду на берегу валяются доски с разбитых барок. У меня есть крепкая русская плащ-палатка, смастерим из нее парус — и айда. Нужны веревки и гвозди… — Завидев приближающегося часового, Хлебников спрыгнул в ров и принялся старательно подрубать цепкие корни дикой жимолости.