— Перед нами было великолепное зрелище, черт возьми, — говорил генерал. — Итальянцы валялись на земле, умирая от жажды, жевали свои куртки, протягивали бумажные лиры, умоляя продать пинту воды. В последний день января, после трехдневного боя, девятнадцатая австралийская бригада ворвалась в Дерну — милый курортный городок с белыми виллами, окрещенными женскими именами. Итальянцы отходили, взрывая повороты зигзагообразной дороги, спускавшейся по склону к морю. Дорога эта была важна, как мост.
— Извините, откуда вы знаете такие подробности? — спросил Хлебников, рассматривая крохотные ордена и медали на груди генерала, дублирующие настоящие, стараясь угадать, какие из них получены за африканскую кампанию.
— Как же ему не знать этого? — вмешалась генеральша. — Мой муж командовал артиллерийской бригадой и был ранен в бою при Бэда Фомме, о котором премьер сказал, что операция эта навсегда останется образцом военного искусства. Корпусной командир О’Коннор, руководивший наступлением, при солдатах поцеловал моего Мортона в губы, — с гордостью сказала она. — Такой поцелуй стоит ордена.
— Бэда Фомме? — вслух припоминал Хлебников. — Я знаю об этом по газетным сводкам. Кажется, там противник отступал вдоль моря, а наперерез ему была послана колонна бронемашин, встретившая головную дивизию итальянцев и уничтожившая ее?
— Йес, — коротко ответил генерал и пожевал губами. — Бэда Фомме — вершина моего успеха, мое последнее сражение. — Он вытянул вперед несгибавшуюся ногу, и Хлебников понял, что нога ранена в бою при Бэда Фомме.
— Там принимали участие танки? — спросил он англичанина.
— А как же!
Над головой зачастили глухие удары.
— Бомбят! — вздохнула женщина. — Как бы я хотела уехать куда-нибудь, где нет войны!
— Танкисты получали всегда одну и ту же задачу: обходное движение в тыл врагу с целью остановить или хотя бы замедлить его отход. Там было настоящее наступление. В бою, длившемся тридцать шесть часов, убили итальянского генерала Таллера. Его гибель окончательно сломила волю итальянцев к сопротивлению. Киренаика, черт подери, очутилась в наших руках. Но кампания еще только начиналась. Перед нами лежало полторы тысячи километров безлюдной и безводной пустыни, не нанесенной ни на какие карты, прегражденной бесконечными грядами сыпучих дюн, достигающих ста двадцати метров вышины. Горячий ветер нес тучи песка, разъедал трущиеся части машин. У меня до сих пор скрипит на зубах этот чертов песок, — генерал вытащил носовой платок и сплюнул в него. — Люди бредили от жары. Патрули дальнего действия отправились вперед и неделями бродили по мертвым пескам, обжигающим глаза. Один из таких патрулей, под командованием капитана Митфорда, перевалив через песчаное море, за шестьсот километров от нашего переднего края, в Ливии перехватил колонну итальянских грузовиков. На одном грузовике в мешках солдаты обнаружили военную почту. Нам повезло. По адресам удалось выяснить всю диспозицию врага во внутренней пустыне.
Англичанин говорил, будто читал заученную лекцию, ни одного лишнего слова, образа, отклонения в сторону от хронологического пересказа событий. Но какое-то оживление, появившееся в лице, выдавало его. Рассказывая, он как бы заново переживал все пережитое. Хлебников слушал с интересом.
— Я был ранен, но оставался при армии. Никогда не забуду неожиданную танковую атаку неприятеля, поддержанную пикирующими бомбардировщиками, артиллерией и пехотой, и свое крайнее изумление, когда на ближайшем танке увидел свастику. Грешным делом, я подумал: уж не кошмар ли мне снится, но бегущие офицеры и несколько снарядов, разорвавшихся вблизи, вернули меня к действительности. Трудно было верить своим глазам, но перед нами был авангард немецкого Африканского корпуса.
— Пойду узнаю, как здоровье девочки, которую вы спасли, — сказала генеральша и исчезла за дверью.
— Мы громили итальянцев у Бэда Фомме, а Эрвин Роммель, этот выскочка, любимчик Гитлера, уже сидел за картами разваливавшейся Итальянской империи в Африке, пытаясь сшить ее, как расползшийся по швам сюртук… После первого боя мы почувствовали разницу между Грациани и Роммелем. У немцев было преимущество перед нами в бронесилах, и наступали они стремительно, без передышки, как заводные, стараясь обойти наш левый фланг — пустыню, окружить нас и уничтожить. Мы поспешно оставили Бенгази, — генерал вздохнул. — Было жаль бросать склады с продовольствием. Беспорядок при отступлении был ужасный, хуже, чем у легионеров Муссолини. Армии умеют наступать, но ни одна армия в мире отступать как следует не умеет. Это парадокс, но это так.