Остановились в Корсуне, затянутой густой пеленой дождя.
Шутов сел на мокрую землю, посмотрел на дорогу, казавшуюся бесконечной, и разрыдался:
— Умру, а дальше не поеду!
Мы еще не знали тогда о резервных армиях, находившихся в глубоком тылу, готовившихся к разгрому противника.
Доехали до Енакиева и там узнали о трагической гибели командующего нашей армией генерал-лейтенанта Смирнова и члена Военного совета Миронова. Смирнов отстреливался из нагана и был убит разорвавшейся миной. Миронову автоматная пуля попала в сердце. Начальник политотдела армии Миркин погиб.
Командный пункт армии выводила противотанковая бригада полковника Митрофана Ивановича Неделина. Остатки бригады вышли к нам, и я ночевал с Неделиным в одной хате. Он удручен и ни о чем не хочет говорить. У него оказалась московская газета десятидневной давности. Я обратил внимание на крохотную заметку — на стадионе «Динамо» состоялся футбольный матч. Эта заметка подняла настроение. Раз в Москве играют в футбол, значит, дело там не так уж плохо.
Ночью пришел командир дивизиона — капитан Константин Великий, а с ним начальник артиллерийского снабжения воентехник Заремба, бывший рабочий киевского завода «Арсенал». Он под огнем отремонтировал пушку, и Неделин дал ему рекомендацию в партию.
Непролазная грязь. Машины буксуют, движутся со скоростью одного километра в час. Иван Шутов, жуя сушеную картошку, уверяет, что немецкая техника захлебнется в море грязи. Вот уже неделя, как наши шинели не просыхают. Ногам мокро, но я не помню, когда снимал сапоги. Подушку мы видим только во снах. Крутая грязь хватает сапоги, точно смола.
Солдаты идут голодные, оставляя противнику села, где полно птиц и поросят. Рассказывают, что одного сержанта отдали под суд трибунала за то, что он сорвал в колхозном саду для своего отделения дюжину яблок. Закон от 8 августа об охране социалистической собственности распространяется на армию. Никто не хочет подумать, что завтра эта социалистическая собственность станет достоянием врага.
На окраине небольшой деревушки, которую только что бомбили немцы, увидели голых мужчин с рогожными мочалками в руках, разбегающихся по полю.
— Кто такие?
— Мылись в передвижной бане, а тут налет, ну известно, кто куда, — отрапортовал волосатый голяк.
Второй эшелон армии остановился в Красной Поляне. Рядом полевой госпиталь, там полно не раненых, а больных. Все затянуто пеленой дождя. Холодно и неуютно.
Снова в командировке. Еду мимо унылых, мокрых полей с неубранными копнами хлеба. У дороги в третий раз закапывают убитую женщину, три раза бомба попадала ей в могилу. В городе Харцызске встретил вышедших из окружения, переодетых в гражданское платье Парфентьева и двух полковников — командиров дивизий. Один полковник ранен в руку. Я знаю его. Какая-то сердобольная женщина запекла ему в черный хлеб партийный билет, орден Ленина и «Золотую Звезду» героя. Он пришел с этим хлебом.
В столовой за одним столом со мной оказалась черненькая маленькая медсестра из полка Свиридова, тоже выбравшаяся из окружения. Она сразу узнала меня, но я ее не узнал, настолько она изменилась.
— Хорошо, что вы уехали из полка… Свиридов отстреливался и получил шестнадцать ран. Вот его последнее донесение, — сестра вынула из-за пазухи клочок бумаги, на которой написано: «Я застрелился… Считайте меня не в плену, а застрелившимся». Куда отдать эту бумагу?
— Отдайте в политотдел армии.
На устах у всех имя генерал-майора Кириченко.
— Поезжайте специальным корреспондентом в кавалерийскую дивизию к Кириченко без права выезда оттуда без моего разрешения, — приказал мне Верховский.
1941 г.
КОННОГВАРДЕЙЦЫ
Кириченко скакал крупной рысью впереди небольшого отряда на худой породистой лошади, прикрытой буркой, с которой струилась дождевая вода.
Навстречу брел усталый, забрызганный грязью пехотинец, подремывая на ходу, не отрывая глаз от земли и не приветствуя генерала.
Кириченко остановил красноармейца, вытиравшего обвисшие пшеничные усы, которому было уже лет за тридцать.
— Почему не приветствуешь? — раздраженно спросил генерал, отбрасываясь на мокром седле и вытягивая вперед отекшие ноги.
— А зачем? — безмятежно спросил красноармеец.
— Как зачем?.. Я — командир дивизии.