Семь месяцев жили свыше тысячи подростков, детей и женщин под землей, без солнца и свежего воздуха. Воду собирали по каплям со стен. Все они умерли от голода — предпочли смерть рабству.
— Девушки-школьницы отказались ехать в Германию, их погрузили на баржу, вывезли в море и затопили. Вон их могила, — женщина показала рукой на мачту с реей, словно крест выглядывающей из воды.
Старая женщина передала слова немецкого офицера, жившего у нее на квартире и убитого в бою. Офицер этот цинично заявлял:
— Командующий войсками в Крыму, генерал Маттенклотт, скорее расстреляет сто тысяч человек местных жителей, чем даст Красной Армии их освободить.
Моряк Аверкин, выслушав женщину, воскликнул:
— Надо спешить освобождать наших близких!
Надо спешить! Мне кажется, это одно из главных требований войны.
Дослушать женщину не удалось. Налетели бомбардировщики, начали бомбить и обстреливать из пулеметов наш «пятачок». Женщины бросились в погреб. Разорвавшаяся во дворе бомба убила обеих. Похоронили их в братской могиле, словно солдат.
Весь день немецкие бомбардировщики не давали покоя. Я шел с Беляковым в морской батальон, и они заставили нас целый час лежать в противотанковом рву. Прижавшись к теневой стороне, Беляков рассказывал мне об Архангельске — своей родине, о том, как он рвался к Черному морю и как сейчас тоскует о беломорских берегах. Тринадцать лет Беляков прослужил в Красной Армии, командовал взводом, ротой, был начальником штаба батальона, которым сейчас командует. Лежа во рву, мы видели, как наш штурмовик «Ильюшин-2» пошел на лобовой таран и сбил атакующий его «мессершмитт». Оба самолета комком желтого пламени упали на нашу территорию.
Бойцы похоронили своих летчиков у моря и сложили над могилой памятник из белых известковых камней.
Имена летчиков — Борис Воловодов и Василий Быков. Оба коммунисты. Первый из города Куйбышева — ему посмертно присвоили звание Героя Советского Союза, второй — парторг эскадрильи, уроженец Ивановской области. Припоминаю, что о Воловодове был напечатан очерк Александра Ивича «Небо Севастополя».
Третий день прошел в атаках танков и пехоты. Во время одной из атак, когда танки подошли к домикам поселка на нашем левом фланге, мне пришлось быть на командном пункте командира дивизии. Его исключительная выдержка и хладнокровие передаются всем окружающим командирам и бойцам.
Полковник Гладков считал операцию удачной с точки зрения ее замысла, взаимодействия различных родов оружия и предварительной подготовки. Он сказал мне то, чего никто не знал.
— Наш десант отвлекающий. Мы ловко одурачили немцев. Они сосредоточили против нас лучшие свои войска. А завтра ночью севернее Керчи, с полуострова Чушка высадятся наши главные силы. Ширина пролива там всего четыре километра.
Уверенность в своих силах, в своем превосходстве над противником — вот характерная черта командира дивизии.
Как-то ефрейтор Александр Полтавец сказал:
— Мое стрелковое отделение оказалось сильнее трех танков.
То же могли сказать командиры многих отделений.
Днем к берегу причалили восемь бронекатеров с пехотой. Катера шли развернутым строем, как на маневрах, прикрываясь дымовой завесой, пущенной самолетом. Один катер фашисты подожгли, но команда не покинула его и продолжала до последнего дыхания вести огонь по врагу.
Едва обстрел затих, я отправился на берег. Убитые лежали на песке. Их шевелила волна, и они переворачивались, словно живые.
Весь день десантники вели бой, похожий на предыдущие бои. К вечеру отбили семнадцатую танковую атаку. Наступила темнота, а с ней и затишье. Ночью в штабе я, как всегда, писал на краешке стола. Офицеры спали на душистом сене. На полу валялась куча «железных крестов», снятых с убитых фашистов. Часовой, стоявший в углу, наступал ногой на эти кресты.
— «Величие» Германии под сапогом у красноармейца, — сказал Ковешников улыбаясь. — Почитать бы сейчас хорошую книгу.
— Я нашел среди развалин тетрадь — поинтереснее любого романа будет. — Мичман Бекмесов вытащил из шинели толстую тетрадь, исписанную аккуратным почерком, и стал читать ее вслух. — Дневник Татьяны Кузнецовой, работавшей бухгалтером в поселке при немцах.
Девушка писала о том, как оккупанты убили ее мечту стать зубным врачом. Перед нами, словно живой, встал ее отец.
«…Папа очень хорошо знает, что труд на оккупантов — измена. А вот же месит каждый день бетон для укреплений. Если бы не я, он бы покончил самоубийством… Как я раньше завидовала своим подругам красавицам и как благодарю сейчас судьбу, что родилась дурнушкой и до сих пор не приглянулась ни одному немцу», — читал Бекмесов.