Проехали Каменец-Подольск. Центр города разрушен бомбами. Осколок перебил водопроводную трубу, и вода выливается из нее, как кровь. На улицах обломки домов и утвари. В разбитых витринах магазинов валяются товары, лежат покрытые пылью флаконы духов, книги. На сломанный тополь залетел помятый медный самовар, на тротуаре, закатив глаза, лежит кукла с оторванными ногами. Легкий ветерок листает томик Гете, забрызганный грязью.
Оставшиеся в городе жители испуганно жмутся к домам, и только регулировщик движения — молодой красноармеец стоит на перекрестке улиц и энергично работает белым и красным флагами. Он не уходит, когда бомбардировщики сбрасывают над городом бомбы. Преодолевая в себе страх, стоять под пулеметным огнем с самолета, не обращая внимания на него, — это стоит многого.
Каменец-Подольск красив, в особенности его старинная часть с высоким Турецким мостом и древней крепостью, покрытой зеленым мохом.
Путь дальше лежал через Хотин. Перед нашим въездом в него городок бомбили. Тяжелая бомба разорвалась в родильном доме. Матери и младенцы погибли в груде пыльных развалин. В живых остался лишь главный врач. Говорят, он был брюнет, а выбрался из-под обломков совершенно седым.
На улицах валялись убитые лошади с оторванными ногами и вспоротыми животами. На войне лошадям достается так же, как людям.
Вместе с колоннами войск, то присоединяясь к ним, то обгоняя их, мы проехали село Недобоуцы, что растянулось на двадцать четыре километра. Запомнились милиционеры, вооруженные винтовками, и земляные укрепления, которые тысячи людей рыли у Черновиц.
В Черновицы въехали ночью. Все городские огни были погашены. Но немецкие самолеты сбрасывали осветительные ракеты, и при их химическом свете мы прочли наклеенную на стену афишу — приказ генерал-майора Галанина. Приказ сдать в комендатуру все частные радиоприемники, не собираться на улицах более трех человек, не ходить позже девяти часов вечера. В городе активничают диверсанты, и потому принимаются крутые меры.
В штабе корпуса нам показали берлинскую газету «Фолькишер Беобахтер», доставленную разведчиками. В газете напечатан приказ Гитлера по армии. Он кончается словами: «Начавшаяся сегодня битва решит судьбу германской нации на ближайшую тысячу лет». Самоуверенный маньяк! Он еще не понимает, что проиграет войну и судьба немцев будет решена волей народов победителей.
Нам предложили остаться ночевать или в комнате для приезжих в самом штабе, или в лучшей гостинице города «Червона Буковина», находившейся против горсовета. Товарищи из политуправления фронта легли на полу в штабе, мы же отправились в гостиницу и спали в номерах «люкс», впервые после долгого перерыва, на белоснежном белье.
Утром приняли душ, растерли тела мохнатыми полотенцами, позавтракали в отличном ресторане и были готовы ехать хоть к черту в зубы. Лифшиц обратил внимание на то, что из города исчезли автобусы, на которых уезжали первые предусмотрительные беженцы.
Фронт находился километрах в сорока от Черновиц. Несколько неприятельских дивизий рвались к городу. Мы разбились на две группы. Я и Лифшиц уехали в полк, стоящий у местечка Герц, трижды переходившего из рук в руки.
Ехали по отличному шоссе через села, полные зелени. Загорелые девушки с крупными темными глазами в расшитых цветным бисером белых кофтах бросали в наш грузовик белые и красные розы.
— Бейте крепче германа! — кричали они.
На остановках приходили босоногие крестьяне в узких белых полотняных штанах, черных фетровых шляпах с вязаными сумками через плечо и зонтами в руках; предлагали табак, боялись, что вернутся помещики, отберут землю, данную им Советской властью.
У Герца, зарывшись в землю, вел бои стрелковый полк под командованием подполковника Т. Подвиг. Он недавно назначен командиром полка, хотя год назад командовал всего-навсего ротой.
Явившись к Подвигу, я отрапортовал о нашем прибытии и протянул ему руку.
— Товарищ старший лейтенант, в армии заведено так, что первым подает руку старший по званию. Если вы забыли — почитайте устав.
Он не знал, что Устав внутренней службы лежал у меня в сумке противогаза и я прилежно зубрил его, будто стихотворение в детстве.
Семь дней Краснознаменный полк под командованием Подвига отбрасывал численно превосходившие силы противника. В боях проявили себя сержант Петр Крючков, младший политрук Вершинин, батальонный комиссар Фомин, красноармеец Гаджибек Агабеков. Нас водили в оборудованные по всем инженерным правилам окопы переднего края, и мы беседовали с отличившимися бойцами.
Крючков застрелил дюжину гитлеровцев. Товарищи подшучивали над ним:
— Наш Кузьма Крючков.
На фронте все чаще вспоминают национальных русских героев, отличившихся в первой мировой войне. Петр Крючков был задет осколком гранаты, но остался в строю. Орденов пока не давали, нашивки за ранения еще не были введены, и раны оставались единственными знаками отличия.
С болезненным любопытством всматривался я в ничейную землю, разделявшую два враждующих войска. Посредине этой земли, разделяя ее пополам, будто заросли держидерева, тянулась колючая проволока, и на пей висел убитый солдат. И как на высоте тянет посмотреть вниз, так и здесь хотелось вылезть из окопа и пройтись взад-вперед, испытать свою выдержку.
К обеду вернулись в прохладный глиняный блиндаж, вырытый у подножия горы под ветвистым ореховым деревом. Там, откуда мы только что пришли, разгоралась перестрелка.
— Вокруг горы ни одному танку здесь не пройти. А что касается пехоты, то в мире нет лучшей нашей царицы полей, — хвалился подполковник, любовно разглядывая видневшиеся всюду величественные холмы, приподнявшие к небу буковые леса.
Во время беседы в блиндаж вошел командир дивизии — генерал-майор Салехов, низкого роста, с толстой шеей, с двумя орденами Красной Звезды и медалью на квадратной груди. Он был взволнован, повалился на скрипнувшую деревянную скамью, вытер платком вспотевшую бритую голову и, узнав, что мы корреспонденты, попросил нас выйти.
Генерал уехал так же быстро, как и появился. Подвиг вышел к нам и сказал, что отдан приказ войскам — отходить и что его полк должен прикрывать движение отходящих частей. Командир полка высказал несколько критических замечаний по поводу поведения генерала, показавшихся мне неуместными.
Через несколько дней Салехов был разжалован в майоры.
Подвиг предложил нам отправиться на Черновицы, а так как ни одна машина из полка не шла в город, пришлось идти пешком.
Распрощавшись с офицерами, мы покинули КП полка, где уже принялись свертывать имущество. За лесистые холмы закатывалось солнце. Земля остывала и становилась холодной. Перестрелка разгоралась все сильней и сильней. Вдоль пустынной дороги легло пять или шесть мин, обдав нас комьями сухой земли и пыли. Промчалось несколько грузовиков с ранеными. В соседнем селе прозвонил колокол, призывая прихожан к вечерне.
Километров через пятнадцать с боковой дороги на шоссе вышла колонна войск. Мы присоединились к ней. Двигались пушки тяжелой артиллерии резерва главного командования, тягачи везли прицепы, нагруженные снарядами. В то время у нас было много крупнокалиберных пушек, мало противотанковых и почти не было минометов.