Вернувшись, Островский заявил:
- Пока я тебя ни о чем не спрашиваю, потому что ты едва на ногах держишься, и это видно. Но завтра тебе придется отвечать. Если ты хочешь остаться в моем доме, отмалчиваться не получится. Усек?
Я сонно кивнул, после еды меня совсем разморило.
- Вот и славно. Пойдем, проблема, отоспишься.
***
- Ай, поосторожней, не с мясом работаешь!
Я почти сразу прекратил обращаться к Островскому на «вы», потому что он оказался вовсе не таким замкнутым и надменным стариком, как хотел казаться. Да, он любил поворчать, но не от злости, просто привычка такая. Вот и сейчас он отозвался довольно мрачно:
- Молчи, калоша плавучая, а то сам все делать будешь!
Я уже не вызывал у него раздражения - вообще. Не то чтобы мы много общались за прошедшие с моего прибытия дни, просто у нас не было причин враждовать.
Сейчас Островский обрабатывал язвы у меня на спине. Правда, в его понимании «обрабатывать» означало бесцеремонно швырять на них сгустки зеленоватой мази и бубнить оскорбления в мой адрес.
Я жил в его доме уже три дня, питался нормально и потихоньку начал восстанавливаться, но не так быстро, как хотелось бы. Язвы заживали необычно медленно, поэтому Островский выторговал у туземцев, обычно привозивших ему овощи и фрукты, какую-то мазь. Это, кстати, была его инициатива, я ни о чем не просил.
И вот теперь мы испытывались эту мазь. Большую часть язв я обработал сам, но до спины дотянуться не мог, пришлось просить о помощи Островского. Он согласился, но не отказал себе в удовольствии комментировать каждое движение.
Было больно, честно скажу, эти язвы давно уже доставляли мне беспокойство. Но я терпел, пока дело не дошло до основания хвоста. Там раны были самыми глубокими, потому что постоянное движение мешало им затянуться, а не двигать хвостом я не мог, для меня это ненормально. Я ходить не смогу!
Островский ляпнул холодную мазь так, что я аж вскрикнул.
- Тряпка, - вынес приговор Островский.
- Сам бы побыл на моем месте! Аккуратнее нельзя?
- Может, мне еще в задницу тебя поцеловать?
- Спасибо за внимание, но я не по тому вопросу!
- Такое же трепло, как Володька. Все, я закончил, теперь жди, пока засохнет.
Это странно. Он что, назвал доктора Стрелова треплом или мне показалось? Я решил уточнить:
- Имеется в виду тот Володька, о котором я подумал?
- Владимир Стрелов, папаша твой, кто же еще?
Новая информация, мягко говоря. Я прекрасно помнил доктора Стрелова, да и по отзывам других его друзей знал, что треплом его назвать сложно. Пока я соображал, оскорбиться или спрашивать дальше, Островский продолжил:
- Ну, чего задумался? А я ведь знаю. Для тебя, да и, подозреваю, для Литы он был чуть ли не символом величия и благородства. Но ты не учитываешь, что с разными людьми мы и ведем себя по-разному, да и время меняет нас.
Он сел в кресло рядом с моей кроватью. А я знал, что рано или поздно мы перейдем на обсуждение доктора Стрелова, но не думал, что это будет так скоро.
- Я познакомился с ним очень давно, еще в институтские годы. У нас были разные интересы в жизни, но объединяло нас с ним одно - степень увлечения этими интересами. Если так можно сказать, мы горели изнутри. Тогда таких было мало, а сейчас - еще меньше. Потом был перерыв, мы редко виделись, у каждого - свои дела. Но дружба... дружба - штука странная. Она многое выносит. Так вот, в молодости Володька не был таким серьезным, каким стал потом. И посмеяться любил, и пошутить, и колкости бросал во все стороны, прямо как ты сейчас. По-настоящему он изменился только тогда, когда стал работать над проектом. Думаю, это потому, что у него появилась новая цель в жизни, гораздо более серьезная, чем все предыдущие.
По идее, я должен был тут же спросить, что за цель и как она повлияла на доктора Стрелова. Но я чувствовал, что уже знаю ответ и не хочу слышать его. Нет уже доктора Стрелова. К чему тогда все эти рассуждения?
У нас с Островским были две общие темы, которые объединяли нас и вместе с тем причиняли боль. Одна из них - доктор Владимир Стрелов. О второй я и думать не хотел, потому что для нас она была гораздо более важной. Можно считать, что это наш общий секрет, о котором говорить не обязательно.
- Кароль?
«Кароль»? Не «плавучая галоша», не «тритон-переросток», не «дамская сумочка с завышенной самооценкой»? Что-то новое. Островский все эти дни демонстративно игнорировал мое имя, что изменилось теперь?
- Чего?
- Почему ты никогда не спрашиваешь о нем? По идее, должен бы. Я знал его лучше, чем другие твои знакомые. Более того, я переписывался с ним в ходе проекта и знаю, что он думал о тебе. Хочешь узнать?