- Нет.
- Трус.
Без насмешки, без шутливого тона. А я... я знаю, что я трус... но только в этом отношении.
- Скажешь хотя бы, почему тебе на это плевать? - после долгой паузы поинтересовался Островский.
- Я не говорил, что мне плевать. Просто... доктор Стрелов умер из-за меня, это факт. Если, зная это, я еще и услышу... некоторые вещи... будет совсем тоскливо.
- Что именно ты боишься услышать? Что он в тебе разочаровался? Или что ты был для него всего лишь одним из многих?
Я отвернулся к стене, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Потому что старый пройдоха угадал.
Я слышал, как Островский встает и покидает комнату, но ничего не сказал.
Растревоженные язвы ныли, хотелось спать, и именно этим я и собирался заняться, когда он вернулся в комнату. В эти дни я предпочитал не использовать свои способности, чтобы не расходовать восстанавливающиеся силы, поэтому и проворонил Островского.
- Чего еще? - не очень учтиво спросил я.
- Это его последнее письмо. Последнее, которое я получил.
Я развернулся резко... слишком резко - все тело отозвалось острой болью. Но сейчас мне было на это наплевать, я не мог оторвать глаз от пожелтевшего от времени листка бумаги, который держал в руках Островский.
- Все письмо я тебе читать не дам, - сразу же предупредил он. - Тут много такого, что тебя не касается. Но кое-что ты должен услышать.
Я только кивнул; уверенности, что мне это действительно нужно, не было.
- «Я не сомневаюсь, что им нужен Кароль, но я не собираюсь им его отдавать», - Островский явно начал читать откуда-то с середины. - «Удивительно, что эксперимент смог дать мне то, чего не смогла дать природа! Я не могу сказать, что Константин мне совсем безразличен, и все же я вижу все его недостатки, все его худшие черты и не могу закрыть на них глаза. Возможно, это моя вина, но в своем сыне я вижу то, что презираю в людях. А Кароль... он другой. Упрямый, дерзкий, своевольный, как ребенок, но вместе с тем очень честный... в том понимании честности и чести, которое я уже давно не встречал. Кароль не продается, и в этом отношении он чище всех, кого я знал. В нем я вижу лучшее, что было во мне на самом деле, и что я хотел бы видеть в себе». Теперь ты видишь, кем ты был для него?
Я уже и кивнуть не смог, смотрел только перед собой. Захотелось нервно подергать хвостом, но язвы все еще болели, и я воздержался. Я так и не смог воспринять Владимира Стрелова как своего отца, но он, похоже, на полном серьезе считал меня сыном. Не знаю, почему, но это заставило меня чувствовать вину.
- Не прозорливый ты совсем, - беззлобно усмехнулся Островский. - Не смог понять, что есть, а чего нет. Что ты вообще можешь, ящерица?
Я вдруг обиделся, но не на «ящерицу», а на «не прозорливый». Сейчас увидит, прозорливый я или нет.
- Могу вопрос задать, на который боишься отвечать ты.
- Да ну? Попробуй!
- Ты когда-нибудь сможешь простить доктора Стрелова?
Несколько секунд он ошарашено смотрел на меня, потом отвел взгляд:
- Ты обо всем догадался или так, наугад бухнул?
- Обо всем, кроме одного: простишь ты его или нет?
- И за что же, по-твоему, я должен его прощать?
- За то, что он отнял у тебя океан, - просто сказал я.
Может, кому-то это могло показаться мелочью или глупостью, но только не нам двоим. Развитие проекта лишило Леонида Островского возможности продолжать свои собственные исследования, а потом за ним и вовсе начали охотиться. Чтобы спасти свою жизнь, ему пришлось бежать сюда, и океан остался далеко.
Это, кроме доктора Стрелова, и было второй темой, объединявшей нас.
Мне было несложно понять его: я просто представил себя на его месте. Жить без океана! Без того, что, по сути, является частью тебя. Думать о нем, видеть во сне, но не иметь возможности попасть туда... это не жизнь. В этом отношении, Островский был уникален, я не встречал другого человека, который был так привязан к океану. Я не в счет - для меня-то вода родная стихия.
Он не стал спрашивать, откуда я знаю об этом, или притворяться, что я ошибся. Он только вздохнул:
- Некоторые считают, что нет никакой разницы между океаном и этой рекой.
- Тогда нет и никакой разницы между мной и Костиком, - холодно заметил я. - В нас ведь частично течет одна и та же кровь!
- Удачное сравнение, - он заставил себя рассмеяться. - Что же до твоего вопроса... Думаю, я уже простил его. Когда он умер. Потому что на мертвых нельзя злиться, бесполезно это, они уже ничего не поймут и не исправят. Но ты знаешь, Володька чувствовал, что я на него злюсь, только не мог понять, почему. Сначала он пытался все выспросить, но не получилось, и он махнул на это рукой. А ты... ты ни о чем не спрашивал.
- Мне это не нужно.