Отъехав верст десять, Сыромолотов немного успокоился и подумал: надо было зайти к Алексашке, отпроситься, он бы отпустил. А так уехал вдруг, не сказав ни слова — нехорошо. Ну, теперь уж не поправить, потом что-нибудь придумает. Главное, пожалобнее, он, Алексашка-то, такое любит. И снова мысли вернулись к золоту. В глубине души Егор Саввич еще надеялся, что Пашка напутал, неправильно указал место. Мало ли вокруг Горелого болота лужаек. Совсем на другой лужайке мог Виноградов найти золото. Он ученый, разведывает по-своему. А если та самая лужайка, если его золото нашел Виноградов?
Старший конюх плохо представлял себе, что тогда сделает. Он не хотел сейчас думать об этом и только подгонял Серого. Егор Саввич обливался потом, в горле все время стоял сухой колючий ком. Рывком расстегнув ворот рубахи, так что отлетели пуговицы. Сыромолотов обнажил волосатую грудь, на которой заблестел тонкий золотой крестик. Стало немного легче. Ветер забрался под рубашку, холодя разгоряченное тело.
Солнце все время двигалось сбоку, потом упало на острые верхушки елей, постояло на них немного и провалилось между веток. На небе осталась широкая багряная полоса. Еще сильнее запахло разогретой за день смолой и лесным разнотравьем. Серый, несмотря на беспрестанные понукания, перешел на шаг. Егор Саввич не стал его больше подгонять, поняв, что до темноты он все равно не попадет на место. Лучше где-нибудь остановиться на ночь, а утром поехать дальше.
С непривычки от долгой езды заломило поясницу. «Старею, — невесело подумалось Сыромолотову. — Старею. А жизнь-то идет, Васютка вот подрастает, помощник в делах будущих. А где они, дела-то? Федор все успокаивает, потерпи еще малость, придет наш час. А когда он придет, час этот? Скоро уж двадцать лет минет, как ждет его Егор Саввич. Федор нет-нет да куда-то ездит, с кем-то встречается и, возвращаясь, опять говорит: теперь скоро. Но бегут дни, а ничего не меняется. Васютка, не успеешь и глазом моргнуть, как вырастет. В школу уже пошел. Пора бы его к делу приспосабливать, а дела-то все нет. Лежит в земле золото мертвым кладом, дожидаясь своего часа, и пользы пока никакой. Столько времени потеряно. Не вернешь эти годы ни за какое золото. И не только годы потеряны, сына единственного потерял. Навсегда. И в этом тоже Советы виноваты. Они отняли сына. Искалечили ему душу, безбожником сделали. Слыхал стороной, будто после учебы в Златогорске послали Якова на какую-то другую учебу в Москву, а как и там дело кончил, уехал не то в Сибирь, не то на Алтай. Потерян сын, навсегда потерян.
И снова мысли возвращались к золоту, и снова начинала душить злоба на Виноградова, на директора, что послал отряд в тайгу, на всех людей. А боль в пояснице не унималась, напоминая о годах и о том, что в запасе их, наверное, не так много осталось. Если еще ждать, то хоть и сменится власть и вернутся прежние порядки, на кой черт тогда и, золото, и богатство. Заново жить не станешь. Жены нет, сына нет. Одна радость — Васютка.
Сумерки незаметно сгущались. Прозрачная легкая синева окутала сначала дальние деревья, потом начала затягивать землю. Сыромолотов повернул Серого на старый сверток, по которому давно никто не ездил. Скоро повстречался маленький ручей. Здесь и решил остановиться. Развел костер, поужинал без аппетита вареным мясом, запивая его водкой и водой из ручья. Стреноженный Серый бродил тут же, временами подходя к костру и тычась в него мордой — коня донимала мошкара. Разостлав пиджак, Егор Саввич лег. Сна не было. Серый рисовался в темноте мутным, расплывчатым пятном, жевал траву, фыркал и со свистом обмахивался хвостом. Под утро Сыромолотов задремал. Очнулся — на востоке начинало светлеть. Встал, ежась от свежего ветра, потянувшего с гор. Заседлав коня, Егор Саввич отрезал от краюхи толстый ломоть, густо посолил и протянул Серому. Конь, шлепая мягкими губами, взял хлеб.
Наскоро освежив лицо холодной водой из ручья, Сыромолотов вскочил в седло и выехал на зимник. Отдохнув за ночь, Серый бежал крупной размеренной рысью. Из-за дальней горной гряды выглянуло солнце, и тысячи золотистых лучей, тонких и широких, пронзили лес, уперлись в землю и траву, разбросав причудливые узоры. Было еще тихо, только изредка подавала голос какая-нибудь птица. Дорога петляла по лесу, выбегая на освещенные солнцем поляны с сухой, ломкой травой и торчащими кое-где метелками бурого конского щавеля и блеклой полыни. С пригорков проглядывалась тонкая голубая нитка Безымянной, и далеко внизу чуть заметно курились бледные дымки.
Где-то там стояли бараки и работала недавно пущенная вторая драга. Миновав последний взгорок, Сыромолотов стал спускаться в узкую долину, заросшую ельником, вперемешку с лиственницами и соснами. До Горелого болота было уже недалеко.