Установилась тяжелая тишина. Майский вытащил третью папиросу. Сизые полосы, изгибаясь, поплыли к форточке. Послышался легкий стук в дверь. Земцов поднял голову.
— Входи, Поля, у нас от тебя секретов нет.
Полина Викентьевна приоткрыла дверь и, поправляя седую прядь, мягко сказала:
— Зачем же мешать, у вас мужской разговор.
— У нас партийный разговор, — возразил Петр Васильевич, — а ты, Поля, тоже член партии.
— Петя, а тебе ведь пора в горком.
— Да, да, сейчас иду. Не видно ли там машины? Черная эмка, это вот премия Александра Васильевича. Он ее обкатывает.
— Машина давно подошла. Паренек-шофер, славный такой, сказал, что он за директором своим приехал. Я его и обедом накормила.
— Очень хорошо, Поля. Что ж, Александр Васильевич, отдыхай, а я пойду на работу. Вечером еще поговорим.
— Какой там отдыхать, я сейчас же возвращаюсь в Зареченск.
— В трест заходить не будешь? — Земцов, сам того не замечая, перешел с Майским на ты, до того он был взволнован.
— Пожалуй, нет.
— Если особой нужды нет, то лучше пока не заходи. Повремени.
Прощаясь с Полиной Викентьевной, Майский шепнул ей:
— Выше голову. Не надо мрачно смотреть на жизнь. Все устроится, справедливость должна быть восстановлена.
Женщина благодарно посмотрела на него и кивнула, прекрасно понимая, что он имеет в виду.
— Я тоже верю в это.
У здания горкома Петр Васильевич, перед тем как выйти из машины, сказал:
— У меня осталось не так-то много друзей, Александр Васильевич. — Вы — один из них. Не забывайте, звоните почаще и приезжайте, теперь вам это легко. Да и я как-нибудь загляну к вам, если только…
— Вот еще, чего вы, Петр Васильевич, в самом деле.
— Все может быть, все может быть. Передайте сердечный привет Елене Васильевне и Ивану Ивановичу.
Он крепко пожал руку Майскому. Александр Васильевич видел, как секретарь горкома энергично поднялся по широким ступеням, как закрылась за ним тяжелая дверь с зеркальными стеклами, и вздохнул.
Паша Ильин, поглаживая баранку, нерешительно спросил:
— Куда ехать, Александр Васильевич?
— Домой, Паша, домой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Над Зареченском трепыхались алые полотнища флагов. Их было много, почти у каждых ворот. Перед входом в клуб, на здании новой школы, у приисковой конторы, на общежитиях пестрели лозунги: «Да здравствует Первое мая — день солидарности рабочих всех стран!», «Слава великой коммунистической партии большевиков!» Из рамок, украшенных кумачовыми лентами, смотрели хорошо знакомые каждому лица членов политбюро, ветеранов революции и гражданской войны. Сыроватый ветер хлопал полотнищами транспарантов. Из клуба доносились звуки музыки и пение: там шла репетиция праздничного концерта.
Директорская эмка, разбрызгивая воду в лужах, остановилась у приисковой конторы, и, как всегда, откуда-то тотчас набежали ребятишки, окружили машину.
— Во! Гляди-ка, тут гудит.
— И не тут, внутри у нее гудит.
— Вот бы прокатиться!
Майский, выходя из машины, услышал последнюю фразу.
— Паша, покатай немного ребятню.
У кабинета Слепова директор остановился, приоткрыл дверь, заглянул. Парторга на месте не было. В бухгалтерии Майский спросил:
— Иван Иванович приходил?
— Не видали, — ответил за всех Савелий. — Вчера как ушел после обеда, так больше и не был.
— А у вас как дела, товарищи? — Александр Васильевич обвел взглядом сидящих в комнате. — Как там у нас? Прикинули, подсчитали? Не стыдно праздник встречать?
Главный бухгалтер блеснул очками, откашлялся и солидно ответил:
— С перевыполнением идем, Александр Васильич. Вы же знаете, было небольшое отставание у «Таежной», но за последние дни они поднажали.
— Вы к вечеру зайдите ко мне, Порфирий Федорович, надо посоветоваться.
В своем кабинете Майский налил полный стакан воды и залпом выпил. Вода была теплая, невкусная. С тех пор как не стало Сморчка, должность его исполняла по совместительству Глафира Ильина. Чистоту она поддерживала идеальную, а вот менять воду в графине забывала.
— Разрешите войти? — послышалось сзади.