Федор Парамонов прислонился спиной к стене, закину в ногу на ногу и скрестив руки на голой волосатой груди. Рубахи на нем не было. Не отрываясь, он смотрел на Сыромолотова.
Старшему конюху было не по себе от этого цепкого взгляда, и он, сам того не замечая, начинал ерзать на жестком чурбане, бесцельно переставляя с места на место пустой стакан.
— Ты мне все-таки вот что объясни, Егор Саввич, — спокойно, но требовательно сказал Федор, — почему на «Золотой розе» и «Комсомольской» мины не сработали?
— Если бы знал, — хмуро отозвался Сыромолотов. — Говорил же, а ты снова да ладом. У Липатова чего-то там заело будто, шнур, что ли, погас. А Трегубов струсил и убежал с прииска.
— Сволочи, — тихо, но злобно резюмировал Парамонов. — Простого дела не могли сделать. Ненадежный народ. Один Ванька Заяц не подкачал, даром, что фамилия такая. Придавило, говоришь, его?
— Насмерть.
— Оно и лучше, пожалуй. Не получилось салюта в честь большевистского праздничка.
— Неладно вышло. Сорвалось. Да и на «Таежной» ущерб невелик. Придавило одного Зайца и трех мужиков ранило. Кровля в одном месте завалилась малость. Может, повторим?
— Сейчас-то? Да ты что, Егор Саввич, смеешься? Сам же говорил, теперь близко к шахтам не подступиться.
— Так-то оно так. Опасно там показываться. Как грохнуло, тем же часом в Златогорск сообщили. Директор, наверно, и позвонил, али еще кто. К утру народу понаехало на машинах. И милиция и эти, как их…
— НКВД?
— Во, во, они самые, те, кого теперь пуще огня боимся. Ну, допросы да расспросы. А через день Ваньку Зайца хоронили. Как героя. Весь Зареченск на кладбище был.
Федор налил в свой стакан водки и потянулся за стаканом Сыромолотова. Тот прикрыл его рукой.
— Мне довольно, Федор Игнатьевич, захмелею, а еще домой добираться. Утром-то надо на конном быть.
— Как знаешь, — Парамонов поднял стакан, повертел и выпил медленно, как воду. Пожевал хлеб с луком.
— Хотя и плохо, но задание мы выполнили. Главное — резонанс получился правильный.
— Чего? — не понял старший конюх.
— Резонанс, отзвук, значит. Народ всполошили, большевикам праздник испортили. А что не вся шахта завалилась, так это к лучшему, не расчет нам ее совсем обрушивать. Главное, полетит теперь ваш директор, уж это точно.
— Да как тебе сказать, Федор Игнатьич. До сих пор он сидел крепко. В Златогорске имеет большую поддержку. Дружки там у него.
— Дружки? Подожди, Егор Саввич, дай подумать.
Федор встал, прошелся по землянке. Варнак подбежал к нему, виляя хвостом. Хозяин потрепал собаку за уши и послал на место. Сыромолотов повернулся к Парамонову, заслонив собою свечу.
— Скажи, Федор Игнатьич, когда же все-таки, Советам конец?
— Теперь скоро, теперь скоро. Газеты читаешь? Радио слушаешь?
— Какие там газеты, зачем они мне. А радио — это дьявольская утеха для безбожников.
— Напрасно так считаешь. Радио слушать полезно. И газеты читать тоже. Если бы читал, знал бы, что к концу дело идет. Ну год, может, два — и полетят Советы, помяни мое слово.
— Сколько уж раз так-то говорил.
— Потерял, значит, веру? — Федор круто повернулся к старшему конюху, и глаза его сухо блеснули, отразив красноватое пламя свечи. Сыромолотов выдержал взгляд и тоже резко ответил:
— Кабы потерял — не сидел бы сейчас с тобой. Ждать надоело, Федор Игнатьич. Все думаешь: вот скоро, вот скоро. А годы-то идут, идут. Лучшие годы уходят.
Федор вернулся на свое место и снова взял бутылку.
— Налей и мне, — Егор Саввич пододвинул стакан. — Ты пойми меня, Федор, старею я. Внучек вот мой, Васютка, подрастает, к делу его приучать надо. А где оно, дело-то? И как приучать, ежели он в школу ходит. Я ему одно говорю, а там другое долдонят. Приходит он как-то и говорит: дед, зачем ты иконы понавесил? Нет никакого бога, его попы выдумали. А ты говоришь, ждать. Доколе?
— Ну, если терпения нет, иди тогда к большевикам, упади им в ножки, покайся. Простите меня, грешного. Заблуждался я, все думал, недолго ваша власть будет…
— Не смейся, Федор Игнатьич, — Сыромолотов злобно сверкнул глазами из-под нависших бровей. — Не смейся.
— …Каюсь, мол, виноват, — словно не замечая бешенства старшего конюха, продолжал Парамонов. — Хочу теперь вам служить, потому как осознал…
— Не смейся, — почти шепотом, с угрозой повторил Егор Саввич и весь подобрался, как для прыжка. — Не бери греха на душу, Федор Игнатьич.