Ночью я видел, как Эдэя улыбалась во сне.
Эх, знать бы, что ей снится, может хоть тогда я бы смог сделать ее счастливой. Днем улыбка редко касалась ее лица. Эдэя… благородная заложница Корсы, приемная дочь старого цензора Овия Маэны Проба… она ведь никогда не любила меня. Я получил ее так же, как получил Илой — войной, упрямством, силой. Когда же, наконец, она смирилась со своей судьбой? Может после того, как родился маленький Луций, может после того, как я построил новый дом и остался в нем жить, почти на год, вместе с ней… Она смирилась. А ведь почти двадцать лет назад, выходя замуж, Эдэя ненавидела меня точно так же, как до сих пор ненавидит мой старший сын. Марку есть за что ненавидеть.
Я присел рядом на корточки, любуясь, осторожно поправил сбившуюся прядь, и она тут же вздрогнула, хмуря лоб. Я вздохнул, поспешно отдернув руку — не стоит мешать, пусть спит. Во сне ей лучше чем со мной. Сейчас уйду…
У меня и без того хватает забот.
Хотел было встать.
— Олин.
Нет, все-таки разбудил, нарушил ее прекрасные сны. Стало стыдно.
— Олин, — тревога искрой метнулась в темных глазах, — что случилось?
— Ничего. Спи.
Резко поднялся на ноги. Я не умею объяснять, и сам не знаю… А она потянулась ко мне, кажется, хотела что-то сказать.
— Олин…
— Спи.
Я до сих пор не знал как быть. Столько дней, столько бессонных ночей… Пытался найти выход, и не мог. Честнее было бы просто отказаться. Но отказаться мне не дадут…
Да и все равно, я не смогу остаться в стороне. Готов поклясться — Микоя готовится к войне.
Но тогда…
Мне придется воевать против своих. И против ургатов. Против молний небесных! Мне придется вести на верную смерть илойских солдат, которые верят мне, как тот же мальчишка Гай. Вон он, довольный, горячий, уже мечтает о новых подвигах! Он хоть к Плутону в задницу полезет за мной. Как объяснить? Прямо сказать: «не ходи»?
Я еще кое-как сумел объяснить Дэнтеру.
— Это будет плохая война.
— Да ладно, — фыркнул Дэнтер, — еще одна война, мало ли их было?
— Если сможешь, не ходи со мной. Это верная смерть, — сказал я.
Дэнтер долго-долго молчал, обдумывая слова.
— Я всегда верил тебе, Лин. Я понимаю… Может быть ты прав. А может быть это просто детские страхи, а? У нас ведь тоже многие считали, что никто не может победить Самат.
Самат? Смешно! Я скрипнул зубами.
— Может и так, — все настойчиво смотрел Дэнтеру прямо в глаза, мне очень нужно, чтобы он понял. — Только знаешь, для меня было бы лучше эту войну проиграть. Помни об этом.
Он вздрогнул.
Я еще пытался объяснить Аттиану, но он лишь усмехался в ответ.
— Я знаю, Атрокс, — говорил он. — Я все знаю.
— Зачем тебе? Только гробить людей?
Он брезгливо морщился, у него свои планы на этот счет.
Нужно найти какой-то способ… Что-то придумать, отказаться… Я ведь не смогу…
— Хочешь рискнуть? Рискни! — сказал Аттиан напоследок.
На утро, после этого разговора, у ворот моего дома нашли двух мертвых детей. Мальчика, семи лет, и девочку — трех. Похоже, чьи-то рабы… Но нужно быть полным идиотом, чтобы не понять. Эдэя, бледная как смерть, целый день ходила за мной попятам, заглядывала в глаза, все пыталась спросить. Боялась спросить. А я боялся ответить.
Если надо — я пойду. Я сделаю все. И я буду молчать.
Маэна говорил за меня. Тихо, осторожно, умело распуская нужные слухи. Когда человек стар, умен и у него нет семьи — его нечем пугать. А я все боялся, что однажды утром у ворот моего дома найдут Маэну с перерезанной глоткой. Пока обходилось.
Открыто он тоже выступал, говорил, что неразумно гнать легионы на север ради кучки каких-то дикарей. Из Микои все равно не выжать многого, война обойдется дороже победы, это плохо отразится на илойской казне. Его не слушали, Аттиан умел быть убедительным.
Если б я мог…
Я уже почти знал, как будет.
Столько лет чужых войн, и вот теперь, наконец — своя. Последняя война. Мне не долго осталось…
Если б мог…
8. Что было. Тонкие ветви карагачей
«Цыр, цырррр» — кричали стрепеты за рекой, подпрыгивали, зависали в воздухе хлопая крыльями и падали обратно в траву. Тайруска блестела сквозь прозрачные еще, едва тронутые мелкими цветами ветви карагачей, тихо шелестел на ветру прошлогодний камыш. А я, вдыхая полной грудью запахи просыпающийся весенней степи, был счастлив, как может быть счастлив только мальчишка, которого впервые взяли в настоящий поход. Я был горд. А разве могло быть иначе в мои девятнадцать лет?