А вот и приехал. Здесь мне и жить, снова вижу… Ха, тоже мне, дворец! А ведь казалось-то.
«Что надо?» — кажется, сейчас спросит стража, придирчиво осмотрит меня с ног до головы и будет долго думать, стоит ли пропускать внутрь. Потом, как обычно, я буду ждать во дворе, разглядывая бородатого дядьку. Ксенофан это, я узнал, не узнал только — кто поставил его здесь.
Стража у ворот. И смешная, по-детски глупая мысль — «вдруг не пустят?» Спрыгиваю с коня.
— Открывайте, — киваю им.
— Господин… — они мнутся, поглядывают друг на дружку, меня-то они не видели никогда, но и догадаться не сложно. Во всем блеске славы явился, золото и пурпур, достойные царей.
— Олинар Атрокс! — усмехаясь, говорю я.
И двери мгновенно распахиваются, вот уже бегут на встречу рабы, готовые кинуться в ноги, суетятся, приветствуют, и льется сладкой патокой липкая лесть — все они хотят понравиться новому господину. Микойцы, илойцы… да, местные смотрят на меня с благоговейным трепетом, как на нового всемогущего бога. Юэн Милосердный, неужели я приехал домой? Домой… Что, князь, не верится? Теперь вся Хатога у твоих ног, мечтал ли?
Нет, об этом не мечтал.
Никак не могу отделаться от мысли, что все не так. Не так было, но теперь так будет. Противно… не хочу… я не привык… Но ведь я знал… А войска подойдут только к весне, ждать да ждать…
Дела и торжественные приемы… нет, сначала конечно приемы, а уж потом дела.
Краснощекий весельчак Публий Камилл, мой предшественник, отдавал последние распоряжения, и торопился домой, в Илой — холод, дикость и вечная нервотрепка далекой провинции изрядно утомили его. На меня он взирал едва ли не с сочувствием, мне-то тут еще долго. Вот завтрашний обед, и все, на этом он и закончит, давно собрался.
Мне обещали предоставить около двух тысяч людей, из них почти половина конных, уверяли, что Хатога заинтересована в спокойных степях. Что-то подсказывало, что дальше обещаний дело не пойдет. И это, пожалуй, радовало — они будут сражаться на правильной стороне.
Молодой Косак одарил меня надменным пренебрежительным взглядом.
— Ты орк?
Стало смешно. Давно уже никто не осмеливался говорить такие вещи мне в глаза.
— Да, — кивнул спокойно, — а еще я илойский проконсул. Не забывай.
Он хотел было что-то сказать, но каким-то чудом удержал язык за зубами. Выглядел князь молодым вздорным, вспыльчивым петухом, готовым броситься и заклевать любого, кто позволит себе неосторожность встать на его пути. В его глазах сверкала затаенная злость. И я даже начал опасаться, что он действительно может наворотить глупостей.
— Хочу завтра прогуляться верхом. Не составишь компанию?
— Нет, — фыркнул он, — у меня много дел.
Утром, когда я выехал, Косак уже ждал меня у ворот — я и не сомневался. Из города мы выехали молча, так же молча поехали вдоль реки. Он поглядывал на меня искоса, не пытаясь начать разговора, а я все ждал, когда кроме бескрайних полей не останется ничего кругом. Я не хотел, чтобы кто-то нас слышал.
— Ты хотел поговорить? — он не выдержал первый, плохо… немного терпения ему бы не помешало. Я ехал спокойно, поглядывая по сторонам, словно действительно всего лишь прогулка.
— Хотел, — согласился я. — Что ты задумал, Петер? Ты смог договориться с ургатами? Убедил их встать на вашу сторону.
Косак резко натянул поводья, так, что его конь всхрапнул и встал как вкопанный, я проехал чуть вперед и остановился тоже. У молодого князя было бледное, каменное лицо.
— Так что?
Его глаза сузились, рука сама потянулась к мечу. В других обстоятельствах это было бы почти смешно. Он — меня!
— Не думай, что сможешь убить меня, — холодно сказал я.
Он вздрогнул, отдернул руку.
Так я прав?
— Да, Петер, я хотел поговорить. Поговорим?
— Нам не о чем говорить! — зло выдохнул он.
— Тогда зачем ты здесь?
Красные пятна пошли по бледному лицу — все-таки он еще слишком молод…
— Лучше уходи! Уходите все! Это не ваша земля!
— А то что? — поинтересовался я, подъезжая чуть ближе.
— Умрешь! — зашипел он, подобрался, ощетинился, словно ожидая удара.
Я улыбнулся.
— Дэвы не пойдут, они никогда не сражаются на стороне смертных.
— И не надейся! — взвился он.
Так я был прав?! Они договорились? У Косака было такое страшное лицо — злость и смятение одновременно.
— Дурак. Я могу хоть сегодня отдать приказ и сжечь Хатогу подчистую. Погибнут люди…
Он вдруг выпрямился в седле, гордо расправил плечи, глубоко вдохнул, собрал все остатки своего достоинства.