— Ладно, сам найду. — Я опустил связку, оглянулся на затворенную сосновую створку. — Много ль в соседних камерах арестантов?
— А тебе какое дело? — выдавил из себя Гамрольский.
— Да никакого, просто спросил… Что ты там говорил?.. — Сталь еще сильнее придавила на кожу. — Эти стены глухи, верно?
Я оторвал кинжал от его горла, но только ради того, чтобы мгновение спустя вонзить клинок в раскрытую, приставленную на высоте плеч тыльной стороной к стене ладонь, буквально пригвоздив ее к толстому камню подземелья. Альрет надрывно вскричал, чуть опускаясь на обессилевших ногах.
— Паскуда… — издал он сквозь зубы.
— Да, слышал уже.
Я отпустил рукоять и, глядя на поникшего капитана стражи, отступил назад к темничной двери. Принялся перебирать закорючками на кольце — фортуна мне явно благоволила. Уже второй ключ подошел, как влитой. Несколько сопровождавшихся гулкими щелчками поворотов в тяжелом замке — и створка податливо отворилась.
Подобрал с пола уголек, недолго его поразглядывал, кинул быстрый взгляд на Альрета:
— На вот, — Я кинул черный камешек ему под ноги, — брови подрисуй. А то негоже капитану стражи без бровей расхаживать.
Подгоняемый тихой бранью пытавшегося освободиться Гамрольского, я выступил в полумрак отдававшего гнилью коридора и запер за собой дверь. В переходе было пусто и безмолвно. Слева, шагах в тридцати, коридор упирался в тупик, справа же, в нескольких ярдах от меня, расположилась лестница наверх. Стражи здесь не оказалось — к чему сторожить заключенных у камер? Выход отсель все равно был один — там-то, верно, и собиралась вся охрана.
Вдоль каждой стены, на равном друг от друга расстоянии, тянулись одноликие, освещаемые скупым светом пары коридорных факелов, створки многочисленных камер. Не теряя времени я принялся, перебирая пальцами ключи, отворять их одну за другой. Этот процесс оказался весьма долгим, отмычки, в завидном большинстве, подбирались отнюдь не сразу. Что примечательно, прослышав щелчки в замочных скважинах, никто из заключенных даже не решался высунуть носа из узилищ, все также продолжая безропотно сидеть на своих скрипучих койках. Приходилось самолично открывать каждую камеру — благо, заполнены оказались не все — и поторапливать тосковавший в них люд. Подтолкнуть заключенных к бунту большого труда не составило, хотя смотрелись они достаточно безобидными, словно загнанные в угол щенята, да и по возрасту были около моего. По итогу я насчитал около дюжины — вполне достаточно, чтобы поднять на уши всю сторожку.
Когда мои новоиспеченные единомышленники примерно уяснили сочиненный мною план, заключавшийся, по сути, в одном слове: «бежать!», мы неровной вереницей двинулись вверх по лестнице. Клацнула открытая мною толстенная дверь, и толпа заключенных, с орами и улюлюканьем, ринулась в раскрытый проход. Я же оставался в тени, наблюдая за тем, как, роняя на своем пути пытавшихся схватить их стражников, узники, один за другим, выбегали на улицу. Пришлось ненадолго спрятаться за распахнутой внутрь дверью, когда один из тюремщиков решился спуститься вниз, дабы проверить все ли удрали. После этого сторожка опустела — наполнявшая ее стража без остатка бросилась следом за беглецами. А я тем временем в гордом одиночестве, накинув на голову капюшон, ступил наружу. Блюстителей порядка даже на улице след простыл — от окоема до окоема я не наблюдал ни единой алебарды или арбалета.
Дорога до приснопамятного закоулка оказалась довольно долгой. Приходилось идти спокойным шагом, чтобы не привлекать ненужного сейчас внимания. Иногда сбить притаившаяся в засаде, то ли плюнувшая на погоню стража вынуждала меня искать обходные тропы, как назло перерезая путь напрямик. Мне думалось, конечно, прошагать мимо них, но кто знает, быть может среди группы перекрывших дорогу воинов нашелся бы тот, кто опознал бы меня даже в капюшоне. Потому, во благо собственной сохранности, пришлось принести в жертву невероятно драгоценное для меня ныне время.
Утонув во мраке переулка, я принялся лихорадочно ощупывать кладку в том месте, где, как мне помнилось, таился ключ. Собаки, к слову, было не видать.
«Какой же я глупец!» — нутряно журил себя я.
Воистину, как мог не додуматься до столь очевидных вещей! Целую делегацию не станут снаряжать, чтобы скрыть товар, способный уместиться на лапке почтовой птицы. На герцогском фургоне никогда не сокроют опознавательные знаки. Наоборот, постараются влепить как можно более жирное клеймо на самое видное место, еще и проводят чуть ли не с тем же торжеством, с каким отправляли солдат на поле брани. Впрочем, сопроводительного отряда для такого груза обычно хватало, дабы развязать маленькую победоносную войну.
Вдобавок сам капитан стражи не будет допрашивать грабителя по делу о рядовом налете. Грабителей вообще не пристало допрашивать, обычно сразу на плаху пускают или в темницу садят, в зависимости от статуса ограбленного. Вероятно, в том фургоне был груз, о котором не должны были прослышать праздные уши, и Альрет оказался одним из тех, наверняка, немногих, кому была ведома истинная цена перевозимого. И я сейчас говорю не столько о ключе, сколько о самой повозке. Разве принялись бы столь рьяно разыскивать затасканный, разваливающийся экипаж? Отнюдь, сколь королевским не считался бы его груз. Грабитель уже мог сотню раз сбыть полученную добычу, либо в этом бы старательно убеждали хозяина товара. Но они искали. Искали не текстиль, а саму повозку. Значит, замок ехал одним кузовом с ключом.
Кому могла прийти в голову подобная затея? И что может скрывать ларец, на поиски которого поднялся сам капитан городской стражи? Он всерьез думал, что я соглашусь на безбедную зиму в каком-то грошовом трактире, когда на кону стоит нечто столь солидное? Вероимный остолоп! Можете считать меня скупцом, — впрочем, доля истины в таком утверждении имелась, — но это был бы явно не равноценный обмен.
Право, чувство самосохранения призывало меня остановиться, так как, вероятно, я мог влипнуть в очень опасную авантюру, особенно учитывая то, что фургон шел прямиком к герцогу, но природное любопытство оказалось сильнее. Я попросту не мог бросить дело на полпути, когда головоломка уже целиком сложилась и ткнула меня носом к разгадке.
Наконец, палец нащупал отточенную железную поверхность, подцепил ногтями за завитки на бородке, и, вместе с каменной крошкой, изъял на волю припрятанный в кирпиче ключ.
Аккуратно приоткрыв калитку, я заглянул во двор. Ни души. Замечательно.
Плавно, ступая на носках, протиснулся в раскрывшийся зазор — не стоило выдавать Ивиану моего присутствия, дабы избежать череды излишних вопросов. Точно сайгак, я тихонько пропрыгал к по-прежнему сиротливо стоявшей на пустыре повозке, заскочил внутрь и принялся мягко обстукивать кулаком сбитое досками днище. Больше всего моя ползающая фигура сейчас походила на попавшую в освещенную комнату сколопендру, что от безысходности ворочалась туда-сюда, тщась высмотреть в этом океане света хотя бы дюйм спасительного мрака. Впрочем, в этом сравнении была доля истины. Я точно также, выискивая буквально одну-единственную интересующую меня точку, бегло, но негромко колотил по дну. Все глухо.
Тогда мое внимание перекинулось на отделявшую кузов от возничьей лавки невысокую пухлую перегородку. И — о чудо! — в ответ на один из моих многочисленных стуков, изнутри послышался звонкий отклик. Я, подобрав один из валявшихся под ногами бастардов, осторожно просунул лезвие в тонкую щель между досками, поддел, слегка придавил. Не выдержав напора, доска чуть выдвинулась вперед, удерживаясь навесу лишь кончиками гвоздей. Отложив в сторону обнаженный клинок, я легко, с едва различимым хрупом, выдернул ее. В открывшемся узком проеме сразу показалась стенка металлического куба, подобранного точно по размеру потайного хранилища. Я отколол еще несколько заслонявших обзор тесин, и взору предстал большой, локоть по диагонали, полированный ларь с видневшейся на квадратной дверце маленькой замочной скважиной.
Вот оно! Наконец-то!
Я запустил руку в карман, да настолько резко из-за нахлынувших вмиг эмоций, что едва его не разорвал. Мысли о хранящихся в ларце сокровищах моментально захлестнули голову. Золото? Украшения? Старинные реликвии? Нет, едва ли. Подобные дары не будут провозить столь тайно. Здесь обязано храниться нечто… уникальное. Настолько уникальное, что даже моя искушенная воровская фантазия не могла бы выдать ни единого хоть сколь соотнесенного с подобной ценностью предположения.