Силы северному владыке было явно не занимать. Этот сундучок сам по себе смотрелся весьма увесистой игрушкой, а с валунами внутри так и вовсе казался мне неподъемным — удивительно даже, как от такого груза окончательно не разорвалась испещренная прорехами ткань. Однако, оглядывая плечистую фигуру Ласа, можно было с уверенностью сказать, что столь дородный муж без труда коровью тушу на шею взвалит и не всхлипнет, чего там какой-то стальной ящик.
На тут же последовавшие предложения помощи со стороны гвардии, владыка уверенно-спокойным тоном отказал.
Щетинистый воин, слегка пихнув меня под лопатку и скомандовав идти, нога в ногу с товарищем повел мое, с трудом ворочавшее ногами от нагрянувшей хвори, тело наружу.
Дабы миновать раздольные герцогские владения, потребовалось немало времени. Вдобавок, сам Дориан Лас ступал неспешно, как-то по-отечески оглядывая роскошный простор. Иногда он останавливался, касался воды в фонтанах, нюхал яркие цветочные бутоны, прислушивался к доносившемуся невесть откуда глухому кукареканью и хрюканью, отряхивал от жухлой листвы выстриженные из кустов скульптуры. Несмотря на то, что на спине его висел весьма увесистый мешок, герцог, видно, отнюдь не смущался грузу и спешил его сбрасывать. Создавалось впечатление, будто Ласу было совсем не в тягость минуту-другую потаскать тяжеловесную груду камней и железа. Впрочем, и назвать владыку севера хилым язык совсем не поворачивался.
Неподалеку от конюшни расположился небольшой закрытый птичник с охотничьими соколами, что сейчас, вероятно, пробудившись от магического грохота, бесновались на жердочках, размахивали крыльями, горланили, тщась вырваться из клетки. Однако, даже если бы их узилище не покрывалось плотно переплетенными стальными прутьями, а лапки не были прикованы к перекладинам насестов, то хищники едва бы далеко улетели с покрывающими глаза клобучками.
Успокоить птиц удалось неожиданно легко. Достаточно было Дориану Ласу сдвинуть щеколду и распахнуть сотканную из железа, напоминающую по узору паутину, дверь вольера, и плотоядные сами собой присмирели, а едва герцог пригладил одного пернатого, как тот, показалось, и вовсе задремал. И подоспевший к этому моменту сокольничий, — одетый в красный суконный кафтан мужик лет тридцати, с острой козьей бородкой, — был уже без надобности.
Ко входу во дворец, огромным, увитым золотой росписью ярко-белым вратам, вела широкая белая лестница, балясины которой напоминали пузатые кувшины. У ее подножья высилась исполинская, в десять человеческих ростов, скульптура уже зримого мною на панцире Альрета Гамрольского опиникуса. Только здесь величественный сказочный зверь застыл, встав на дыбы, широко расправив крылья и устрашающе раззявив пасть-клюв. Чудовище было выточено из мрамора настолько детально, что позволяло разглядеть каждое перышко на массивном теле, ложбинку на морде и шерстинку на хвостовой кисточке. Пугающая и одновременно завораживающая работа.
У врат в монументальный, златокупольный и высокобашенный дворец нас встретил одетый по форме, в белоснежный, расшитый серебром камзол и светлые шелковые рейтузы лакей. Он отворил перед своим господином тяжелую створку и, кланяясь, недобрым взглядом покосился на меня. Чего и говорить, не каждый день герцог пускал к очагу скованного и скрученного гвардией оборванца.
Проведя через широченную, выложенную сверкающей от чистоты плиткой залу, само собой уставленную изысканными вазами, благоухающими цветами и статуями в нишах, меня повели в левое, овитое дивной аркой ответвление, плавно перетекавшее прямиком в трапезную. Сам герцог Дориан, ступая мимо бивших челом слуг, решил не сворачивать вместе с нами, а двинулся вверх по внушительной, укрытой алым ковром Т-образной трехмаршевой лестнице.
Я понемногу приходил в себя. Накативший недуг отступал, хотя, возможно, я просто к нему привык. Что это со мной? Не припомню, чтобы когда-либо происходило нечто подобное. Эти браслеты, следуя словам Фареса, сводили на нет все мои колдовские таланты. Единожды я, проверки ради, даже попытался к ним воззвать, но ответом послужила лишь ожидаемая нутряная немота. Никогда бы не помыслил, что процесс эдакого магического обезвреживания столь неприятен для организма.
Но что ни говори, нынче меня можно было резонно сравнивать с беспомощным, подхваченным бурным речным потоком котенком. Все, что мне оставалось — поддаться течению и стараться держать голову как можно выше над водой, потому как противодействовать ее яростному движению я оказывался абсолютно не в силах.
Особо не церемонясь, мою фигуру усадили в один конец длинного, персон на тридцать, вощеного стола черного дерева, заранее укрытого пышной, молочной скатертью. Три пары хрустальных кубков и тарелок, прибереженных для меня, герцога и, видимо, Фареса, пустовали, но это едва ли надолго. Только Его Величество Дориан Лас решит снизойти до фриштыка, как тут же из воздуха возникнет рой стольников, что, подобно муравьям, суетно забегают вдоль стола с знатными яствами на подносах. А пока я оставался наедине с уже полюбившимся мне щетинистым гвардейцем, который, отпустив товарища по делам, удерживал ровную вымуштрованную позу, гордо располагаясь по левое от меня плечо. Я даже позволил себе вполглаза взглянуть на его высящийся стан, слегка заерзав на высоком, с ажурной спинкой стуле. Он стоял прямо и бездвижно, точно изваянный скульптором-виртуозом памятник, ровно положив арбалет на руки, и каменными, столь же безбурными глазами взирая в одну лишь ему видимую точку на противоположной стене.
Право, посмотреть здесь и правда было на что. Всю западную (если отсчитывать по моему положению) стену занимали огромные окна, закрытые изысканным, как и все, что мне пока довелось видеть во дворце, белокипенным тюлем.
Север взял на себя роль картинной галереи. Здесь висело три массивных написанных пастелью портрета: посредине в анфас красовался Дориан Лас, а по обеим от него сторонам, вероятно, расположились незабвенные матушка и отец — к сожалению, не имел чести лицезреть их при жизни, оттого точно утверждать о личностях нарисованных здесь не могу. Впрочем, кто еще мог заиметь честь устроиться с герцогом в одном картинном ряду?
Также рядом выделялся аккуратно вырезанный, соединявший переднюю и столовую, дверной портал, практически примыкавший к восточной стене. Она, в свою очередь, приютила добытые на охоте, свисавшие от самого потолка шкуры животных, а также уставленные всякого рода драгоценностями полки, книжный шкаф, безжизненную, одетую в парадный доспех фигуру, разнообразные медали и почетные грамоты. По всей видимости, созерцание былых заслуг улучшало аппетит герцога.
Ну, а последнюю, южную стену — я позволил себе нагло развернуться на стуле, выглядывая назад — почти целиком занимал почтенный, сложенный из багрового камня, заливавшийся пламенем камин, от которого весьма ясно, несмотря на разделявшие нас несколько десятков шагов, доносился мягкий, ласковый жар. Пол выложен зеркальной, как и в прихожей зале плиткой, ровный потолок исписан поразительной по своему размаху фреской. Вкус у герцога Дориана явно имелся. Впрочем, наверняка, эту краску нанесли еще до его воцарения в Виланвеле.
Припомненный мною Лас вскоре появился, но уже без грузного брезентового мешка за спиной. Он успел переодеться: теперь его могучий торс покрывала небесная, с высоким воротником, котта, по плечам и на манжетах ушитая золотыми нитями, подвязанная аналогичного золотого оттенка шнурком на поясе. Легкие лазурные штаны были заправлены в мягкие тканевые туфли, что едва ли могли уберечь от холода пуще обычных носков. Гладкая подошва даже слегка поскрипывала на полированном полу, словно намекая на свою исключительную свежесть.
Мою же одежду, разумеется, никто менять не стал, и наше застолье смотрелось, самое малое, очень странно. С одной стороны — богато обряженный, манерный и излучающий чистоту и непорочность господин. С другой — я, потрепанный, разодетый в аляповатый и испачканный от воротника до подола темный плащ, с разбитой физиономией бродяга, от которого сейчас веяло отнюдь не великосветскими духами. Однако и не смердело, как от пьяницы-босяка.