Мы вошли в чистый сосновый бор, где росла синяя трава, а и дождливые лета росли в большом количестве боровики и на грезе голубые, как незабудки, грибы болотовики. В бору пахло перегретой смолой, солнце медленно поджаривало стволы невысоких сосен.
Вадим молчал. Я предложила:
- Сядем. Отдохнем.
Он молча сел на синюю траву, опавшую сосновую хвою. По сути дела в бору лежал горячий пушистый ковер из этой хвои.
- У меня есть бутерброды. Могу поделиться.
- Ешь сама, — сказал он, — я не голоден.
- О, о, о! — съязвила я. — А воду ты пьешь? Холодную? Родниковую? Из термоса?
- В дороге - нет.
Я развязала тесемки рюкзака, вытащила термос, теплые бутерброды и начала есть.
- Вадим, ау, — сказала я, подкрепившись. - Слушай внимательно сюда. Я иду в мертвую деревню Огныка. Туда нельзя заходить вдвоем. Один из нас должен будет там остаться навсегда.
- Сказки, - фыркнул Вадим.
- До вчерашнего дня я тоже думала, что на свете есть сказки. Но сказок нет - есть тайны.
- Говоришь красиво, — хмыкнул Вадим.
- Как могу. Вчера я узнала: мне предназначен в наследство один предмет. Он приносит несчастье. Как только я узнала о нем, первое же несчастье произошло.
- Какое? - сощурил глаза Вадим.
- Я встретила тебя. И теперь ты тащишься со мной в Огныку.
- Чушь. Мы встретились случайно, все в жизни бывает случайно.
- Нет. Наша встреча предопределена. Мое наследство начало работать. Если ты думаешь, что
- Василиса, сегодня жарко. Ты перегрелась. Я понимаю. Если хочешь услышать от меня правду — я в тебя влюбился там, в реке.
Я изобразила благодарственную улыбку. Его признание прозвучало обрывком жалкой флейтовой мелодии.
- Вадим, я иду в Огныку, чтобы оставить там свое жуткое наследство. Огныка впустит и выпустит только одного человека Когда я вернусь обратно, любовь испарится.
- Нет. Сказки.
Я увидела: Вадим побледнел, но еще жарче горели eго глаза.
- Если моя любовь испарится, мы сейчас же вернемся назад, — процедил он.
- Ты ничего не хочешь понять. Это наследство наделало уже много бед. Моя мать была несчастна из-за этого предмета, несколько родственниц. Все потому, что зеркало моталось в семье туда-сюда.
- Зеркало? — Вадим поднял брови. — Ты тащишь в рюкзаке зеркало?
- Ну.
- Покажи!
Мне было все равно. Я сунула в рюкзак руку, достала зеркало. Вадим снял тряпку, в которую оно было завернуто, повертел в руках.
- Вроде старинное. Василис, плюнь ты на всю эту чушь, пойдем обратно?
И тут меня осенило.
- Я докажу тебе, что это непростое зеркало. Оно не исчезает. Оно следует за хозяином постоянно. Его нельзя утопить, расколоть, сжечь, выбросить. Оно возвращается.
- И что? — Вадим с тревогой посмотрел на меня.
- Сейчас мы оставим его здесь. Пойдем дальше. Оно ко мне возвратится, — сказала я.
- Хорошо, - просто согласился Вадим. - Мы пойдем к Клязьме. Твоя Огныка меня не волнует. Сходим туда как-нибудь в другой раз.
Я положила на синюю траву и сухие сосновые иглы зеркало из деревни Огныка. В мутной поверхности блеснул тонкой паутинкой солнечный луч. Вадим поднял мой почти невесомый рюкзак.
- Пошли?
- Пошли.
Пойма подслушала наш разговор. Вернее, она просто услышала его, мы же бродили внутри нее, и были полностью в ее власти. Пойма решила вмешаться в нашу историю.
Когда Вадим протянул мне руку и поднял с теплой земли, бор будто качнулся, переместился слева направо, как часовые стрелки незаметно, но неизменно перемещаются вперед. Вадим ничего не заметил.
Пошли, - повторил он и уверенно зашагал по сосновому бору. Он шел в сторону деревни Огныка.
Жара не спадала, но все вокруг словно померкло. Солнце растворилось в бесцветном небе, на деревья легли тени, и тысячи глаз открылись в каждой ветке, травке, листе. Глаза эти были люпытствующими, равнодушными, добрыми, злыми, бесстыдными — Пойма наблюдала за нами.
Из бора мы выбрались на мягкую, заросшую травой лесную дорогу, миновали очередной березняк. Затем нам чаще стали попадаться ели - сначала мелкие, мне по пояс, затем - выше, мощнее, угрюмее. Лесная дорога запуталась в тропке, тропка в сухих, как порох, мхах. Затем мох наполнился чавкающей жижей, подземной водой; под елями стало душно и темно.