Я раздвигала траву, цветы, медленно поднимаясь с болотного берега к черным домам.
После того, как я и Вадим любили друг друга среди розовых васильков, я чувствовала себя опустошенной, больной, сломленной, и мой поход по ненадежной деревянной дороге казался пыткой - несмотря на это, здесь, в Огныке, я ощутила себя другой. Легкой бумажной лодочкой на ласковой ручейной волне. Опустошение и слабость окончательно исчезли, ни одна тяжелая мысль не буравила мою несчастную голову.
Ах, я попала в удивительное место, где людей не тревожат печали, заботы, горести. Огныка дарила душевное успокоение. Наконец, я оказалась на деревенской улице. До чего же здесь мне все нравилось. Тихие дома, сложенные из черных от времени бревен, заросли вольными цветами; странные безмолвные деревья бесшумно шевелили листьями, тишина и покой наполняли Огныку, как вино чашу.
Посреди улицы я увидела колодезный сруб, рядом стояла скамейка. Я подошла к срубу, поставила на скамейку рюкзак и приподняла крышку колодца.
Он оказался таким глубоким, что сколько я ни вглядывалась, не видела ни дна, ни серебряной воды. Странный колодец. Оттуда лаже не пахло сыростью.
Я нагнулась ниже и крикнула: - Эй!..
В колодце раздался шорох, словно кто-то вздохнул, и я услышала мамин голос. Мамину колыбельную, которую она мне пела в сладкие первые детские годы.
Баю, баю, баю, бай,
Василиса, засыпай.
Спят деревья и кусты,
Спят дороги и мосты.
Спят собаки и лисицы.
Спят закаты и зарницы.
Баю, баю, баю, бай,
Василиса, засыпай.
Спят мышата и зайчата,
Все собаки и ребята.
Спит река, звезда в ночи,
Василиса, не кричи.
Надо крепко, крепко спать,
Надо мишку обнимать.
Спят трава, цветы, луна,
Спит на листике пчела.
Баю, баю, баю, бай,
Василиса, засыпай...
Я вспомнила: мама могла петь свою колыбельную бесконечно - изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Мое раннее детство прошло под ее монотонные рифмы.
У мамы был глубокий, вечерний голос - волшебнее его ничего не существовало под Луной. Став девушкой, я подзабыла его магию, его убаюкивающее очарование, кружево незатейливых рифм, и вдруг сейчас из колодца деревни Огныки мамина колыбельная вновь окутала меня сонным покрывалом.
Я слышала поющий колодец и не могла наслушаться. Я хотела остаться в безмятежной Огныке, жить здесь, вдыхая жасминово-мятный аромат ее облаков; я не хотела возвращаться в деревню, к людям, к настоящему и будущему, за которое надо было бороться.
Я села на скамейку, закрыла глаза. Все было кончено: я нашла то место на земле, где не было ничего и было все.
...Маленькая яростная птичка упала на меня с небес. Она начала бить мою голову крылышками, запуталась в волосах острыми коготками; пищала, как подстреленная.
Я начала мотать головой, стряхивать птичку она кричала все пронзительнее.
Я вцепилась в горячее тельце холодной ладонью. Отчего-то испугалась: птичка умрет от своего отчаянного крика. И я рвала это пернатое отчаяние со своих волос, «Ну же!.. Ну же!.. Не бойся! Сейчас... Сейчас...» Через нежные перепутанные перышки я ощущала, как мелко трясется птичье сердце.
Она вырвалась сама. Выскользнула из пальцев, пискнула несколько раз, я попыталась увидеть ее в воздухе, но она словно растворилась в жасминовом пространстве.
И тут что-то случилось: я увидела Огныку новыми глазами: как будто повернулось золотое колесо, сверкнуло слепящее, и оказалось — колесо вовсе не золотое, а медное, проеденное малахитовыми прожилками.
Угрюмая пустая деревня надвигалась на меня двумя порядками черных домов. Высокая трава на безлюдной улице наводила тоску. Деревья в палисадах стояли мрачными, безмолвными солдатами - эти солдаты без единого слова сжимали кольцо вокруг меня.
В одну секунду я вспомнила, зачем сюда пришла, что мне следует делать. «Войди в первый же дом, положи зеркало на стол стеклом вниз и, не оглядываясь, уходи, — говорила мне вчера тетка Серафима. — Ничего, девка, не бойся. Слышь-ко? Огныка не страшнее страха, а страх ты уже преодолеешь, пройдя по деревянной дороге». Я схватила с колодезной скамьи рюкзак, бросилась к первому же от колодца дому.
Калитка никак не хотела поддаваться: я толкала ее плечом, руками, ногами: трава намертво вцепилась в черные доски Я встала на колени, принялась рвать жилистую траву, наматывая ее на ладони. Мне все же удалось выдрать несколько пучком удалось приоткрыть калитку. Я едва протиснулась в глухой двор, взлетела на крыльцо, толкнула дверь: та, тоненько пропев, распахнулась. В сенях пахло осенними горькими листьями. Я отворила дверь из сеней в дом...